умаленной любви, ни попранной чести.

– Не пойму я, как это возвращенье законного Государя унижает,

умаляет и бесчестит верного наместника, – сказал Гэндальф. – Да и сын

твой пока что жив – ты не вправе решать за него.

При этих словах глаза Денэтора запылали пуще прежнего: он взял

камень под мышку, выхватил кинжал и шагнул к ложу. Но Берегонд

бросился вперед и заслонил Фарамира.

– Ах, вот как! – воскликнул Денэтор. – Мало тебе украсть у меня

половину сыновней любви, ты еще и слуг моих соблазнил, и теперь у меня

нет сына. Но в одном ты не властен мне помешать: я умру, как должно!.. Ко

мне! – приказал он слугам. – Ко мне, кто из вас не предатели!

И двое из них взбежали к нему по ступеням. Он выхватил факел у

первого и ринулся назад, в склеп. Гэндальф не успел остановить его: поленья с треском вспыхнули, взвилось и загудело пламя.

А Денэтор одним прыжком вскочил на стол, поднял свой жезл,

лежавший в изножье, и преломил его о колено. Потом он швырнул обломки

в костер, поклонился – и лег навзничь, обеими руками прижимая к груди

палантир. Говорят, если кому случалось потом заглянуть в этот Зрячий

Камень и если не был он наделен особой властью подчинять себе

палантиры, то видел в нем лишь скрюченные старческие руки,

обугливающиеся в огне.

Негодуя и скорбя, Гэндальф отступил и затворил двери. Он молча

стоял в раздумье у порога: все слушали завыванье пламени, доносившееся

из склепа. Потом раздался страшный выкрик, и больше на земле Денэтора

не видели и не слышали.

* * *

– Таков был конец Денэтора, сына Эктелиона, – промолвил Гэндальф и

обернулся к Берегонду и к застывшим в ужасе слугам. – И вместе с ним

навеки уходит в прошлое тот Гондор, в котором вы жили: к добру ли, к худу

ли это, но дни его сочтены. Здесь пролилась кровь, но вы отриньте всякую

злобу и не помышляйте о мести: вашей вины в том нет, это лиходейские

козни. Даже верность присяге может оказаться пагубной, запутать в хитрых

сетях Врага. Подумайте вы, верные слуги своего господина, слепо ему

повиновавшиеся: ведь если бы не предательство Берегонда, то Фарамир,

верховный начальник стражи Белой Башни, сгорел бы вместе с отцом.

Унесите погибших товарищей с этой злосчастной улицы Безмолвия. А

мы отнесем Фарамира, ныне наместника Гондора, туда, где он, быть может,

очнется или уснет навеки.

И Гэндальф с Берегондом подняли ложе и понесли его прочь от

склепов, к Палатам Врачеванья, а Пин, понурившись, брел следом. Но

слуги Правителя стояли как вкопанные, не в силах оторвать глаз от

Усыпальни. Когда Гэндальф и спутники его миновали Рат-Динен,

послышался гулкий треск. Обернувшись, они увидели, что купол склепа

расселся, извергая клубы дыма. С грохотом обрушилась каменная груда в

бушующий огонь, но пламя не угасло, и языки его плясали и взвивались

посреди развалин. Лишь тогда слуги встрепенулись и, подняв трупы,

поспешили вслед за Гэндальфом.

* * *

У Фен-Холлена Берегонд скорбно поглядел на убитого привратника.

– Никогда себе этого не прощу, – сказал он. – Но я себя не помнил от

спешки, а он даже слушать не стал и обнажил меч.

И, вынув ключ, отобранный у мертвеца, он затворил и запер дверь.

– Ключ теперь надо отдать государю нашему Фарамиру, – сказал он.

– Пока что его заменяет правитель Дол-Амрота, – сказал Гэндальф, –

но он при войске, и здесь распоряжаться буду я. Оставь ключ у себя и

храни его, пока в городе не наладят порядок.

Наконец они вышли на верхние ярусы и в еще неверном утреннем

свете направились к Палатам Врачеванья, красивым особнякам, где прежде

лечили тяжелобольных, а теперь – опасно и смертельно раненных. Они

находились недалеко от ворот цитадели, в шестом ярусе у южной стены, и

возле них были сад и роща – для Минас-Тирита диво дивное. Хозяйничали

там женщины, которым позволили остаться в городе, ибо они помогали

врачевать и были хорошими сиделками.

Когда Гэндальф с Берегондом поставили ложе у главного входа в

Палаты, с поля битвы, из-за нижних Врат, вдруг послышался, раздирая

уши, исступленный, пронзительный вопль; ветер унес его, и он стих где-то

в поднебесье. Вопль был ужасен, и все трое на миг замерли, но, когда он

отзвучал, они вздохнули полной грудью, как не дышалось ни разу после

нашествия тьмы с востока, и засияло утро, и солнце пробилось сквозь тучи.

* * *