Далеко-далеко еще раз мелькнули и исчезли факельные огни; он брел в

темноте и думал: «Этот узкий путь ведет в могилу, там и отдохну». Но

вдруг его мертвящий сон нарушил живой голос:

– Мерри, ну наконец-то! Нашелся все-таки!

Он поднял взгляд, и туман немного рассеялся. Перед ним стоял Пин!

Узкая улочка, их двое, и никого больше. Он протер глаза.

– Где конунг? – сказал он. – И где Эовин? – Он споткнулся, присел на

крыльцо и снова заплакал.

– Они там, в цитадели, – сказал Пин. – Я уж подумал, ты заснул на

ходу и забрел невесть куда. Мы когда увидели, что тебя нет, Гэндальф

послал меня: ищи, говорит, без него не возвращайся. Ну, Мерри, ну,

старина! Да как же я рад тебя видеть! Но ты на ногах едва держишься, а я

языком болтаю. Погоди, тебе плохо, ты раненый?

– Да нет, – сказал Мерри. – Вроде бы и не раненый. Только,

понимаешь, Пин, правая рука отнялась, как я его ударил. И меч истлел, будто веточка.

Пин тревожно глядел на него.

– Слушай, пойдем-ка, да побыстрее, – сказал он. – Не унесу я тебя, а

жаль: ходок из тебя неважный. Тебе вообще-то и ходить нельзя, но ты уж

прости. Такие дела в городе, просто ужас что творится – мудрено ли

ненароком упустить из виду раненого хоббита.

– Иной раз не худо, ежели тебя упустят из виду, – сказал Мерри. –

Меня как раз из виду упустил… нет, нет, об этом не надо. Помоги, Пин!

Рука совсем оледенела, и темень перед глазами.

– Ты обопрись на меня, дружище! – сказал Пин. – Пойдем, пойдем!

Потихонечку, шаг за шагом. Тут недалеко.

– До кладбища, что ли, недалеко? – осведомился Мерри.

– До какого там кладбища! – сказал Пин веселым голосом, чуть не

плача от страха и жалости. – Нет, мы пойдем в Палаты Врачеванья.

* * *

Они вышли из проулка между высокими домами и стеной четвертого

яруса на главную улицу, ведущую к цитадели. Шли они, и то сказать, шаг

за шагом: Мерри шатался и бормотал, как во сне.

«Не доведу я его, – подумал Пин. – Хоть бы кто помог! Не оставлять

же его посреди улицы».

И тут – вот чудеса! – сзади послышался топоток, и выскочил

мальчишка; это был Бергил, сын Берегонда.

– Привет, Бергил! – крикнул Пин. – Куда спешишь? Я вижу ты жив-

здоров, на радость отцу!

– Я на посылках у врачевателей, – отозвался Бергил. – Некогда мне с

тобой.

– Да и беги себе! – сказал Пин. – Только скажи им там, что раненый

хоббит – ну, периан, вроде меня – кой-как доплелся с поля брани, а дальше

идти не может. Митрандиру, если он там, скажи, он обрадуется.

И Бергил убежал.

«Здесь и подожду», – подумал Пин. Он опустил Мерри на мостовую в

солнечном месте и уселся возле него, положив его голову себе на колени.

Потом ощупал его с ног до головы и взял его руки в свои. Правая рука была

ледяная.

Очень скоро явился не кто-нибудь, а сам Гэндальф. Он склонился над

Мерри, погладил его по лбу, потом бережно поднял.

– Его надо было встречать с почестями, – сказал он. – Да, я в вас не

обманулся, и, если бы Элронд меня не послушал, не пустил бы вас обоих в

поход, куда печальней был бы нынешний день. – Он вздохнул. – Однако же

вот и еще один раненый у меня на руках, а битва кто знает, чем кончится.

* * *

В Палатах Врачеванья за Фарамиром, Эовин и Мериадоком ухаживали

как нельзя лучше. Ибо хотя многие древние науки и искусства были

утрачены, гондорские лекари по-прежнему не знали себе равных: они

умело заживляли всевозможные раны и целили все болезни, какими люди

хворали в здешних краях, от Минас-Тирита до Моря. Только от старости не

лечили: от нее средства найдено не было, да и жить стали гондорцы

немногим дольше прочих. Редкие из них, не одряхлев, доживали до ста лет

– разве что чистокровные потомки самых старинных родов. А нынче

искуснейшие врачеватели стали в тупик перед новым тяжким недугом,

который назван был Черной Немочью, ибо его причиняли назгулы.

Пораженные этим недугом засыпали все крепче и крепче и во сне цепенели

и умирали. Этот недуг, как видно, и поразил доставленных в Палаты

невысоклика и ристанийскую царевну: их сразу признали безнадежными.

Правда, они, когда день прояснился, заговорили сквозь сон, и сиделки

ловили каждое их слово – вдруг скажут что-нибудь нужное. Однако по мере

того, как солнце клонилось к западу, они все глубже впадали в забытье, и

серая тень наползала на их лица. А Фарамира трясла лихорадка, не