– Очнись и бодрствуй, не блуждай более в сумраке, – сказал ему

Арагорн. – Перемогай усталость, отдохни, подкрепись и жди моего

прихода.

– Исполню все, как велишь, – отвечал Фарамир. – Государь воротился

в Гондор, и с ним одоленье немочей!

– Так до свидания же! – сказал Арагорн. – Я пойду к другим раненым.

И он вышел из палаты с Имраилем и Гэндальфом, а Берегонд и сын

его остались возле Фарамира, они себя не помнили от счастья. Пин пошел

за Гэндальфом и, притворяя дверь, услышал возглас Иореты:

– Государь! Нет, вы слышали? А я что говорила? Я же сказала: «В

руках Государя целебная сила».

И вскоре по городу разнеслась молва, что в Минас-Тирит явился

Государь, что он не только воитель, но и целитель.

Подойдя к Эовин, Арагорн сказал:

– Страшный удар был ей нанесен, и жестокое она получила увечье. Но

сломанную руку перевязали искусно, и рука срастется – стало бы сил

выжить. Перебита левая рука, однако смертью грозит ей правая – та, в

которой был меч. Она хоть и цела, но омертвела.

Злой рок выпал царевне: чтобы сразиться с таким могучим и ужасным

противником, надо быть тверже стали, иначе непомерное усилие сгубит

тебя самого. А она вступила в гибельный поединок – она, прекрасная дева,

украшение царственного рода. И мнится мне, что она искала испытанья

превыше сил. Когда я впервые увидел ее, я был поражен: она сияла, как

лилия, стройная и горделивая, но не хрупкая, а точно выкованная из стали

эльфийскими искусниками. Или, может быть, подобная оледенелому

цветку, скорбно-пленительному и обреченному смерти. Ведь скорбь

снедала ее давно, не так ли, Эомер?

– Дивлюсь я, Государь, что ты обратился ко мне, – отвечал тот. – Я

ничуть не виню тебя, ты и здесь безупречен; однако же сестра моя Эовин,

покуда не довелось ей увидеть тебя, вовсе не была подобна оледенелому

цветку. Мы разделяли с нею тревоги и заботы в те злосчастные времена, когда Гнилоуст правил именем конунга; конечно, ей приходилось горевать.

Но скорбь ее не снедала!

– Друг мой, – сказал ему Гэндальф, – ты разъезжал на любимом коне

по ристанийским полям и сражался с врагами, а она, хоть и родилась

женщиной, не уступит тебе ни отвагой, ни силою духа. И однако же она

осуждена была ухаживать за стариком, которого любила, как отца, и

видеть, как он впадает в жалкое слабоумие. Незавидной, наверно, казалась

ей участь клюки дряхлого старца, а такова и была ее участь.

Ты думаешь, Гнилоуст отравлял только слух Теодена? «Слабоумный

выродок! Твой Дом Эорла – навозный хлев, где пьяные головорезы

вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье ползает среди

шелудивых псов!» Помнишь эти слова? Их произнес Саруман, наставник

Гнилоуста. О, конечно, Гнилоуст выражался хитрее и осмотрительнее. А

сестра твоя молчала из любви к тебе, из преданности долгу – иначе с губ ее

могли бы сорваться очень жестокие речи. Но кто знает, какие слова

повторяла она в одиночестве, в глухие ночные часы, когда вся жизнь ее

казалась ей загубленной, а дворец – темницей или золоченой клеткой?

Эомер промолчал, глядя на сестру и заново перебирая в памяти

прошедшие годы. Арагорн же сказал:

– Я знаю, о чем ты говоришь, Эомер. И поверь мне, горестно и

мучительно видеть любовь, которой из-за тебя суждено остаться

безответной. Тоска грызла мое сердце, когда я оставил опечаленную

царевну в Дунхерге и ступил на Стезю Мертвецов; и на страшном этом

пути страшнее всего мне было за нее. Но все-таки скажу тебе, Эомер, что

тебя она любит по-настоящему, знает и любит, а я лишь пробудил в ней

взлелеянные мечты о славе, о подвигах, о дальних краях.

Быть может, я и смогу вернуть ее из долины мрака. Но что ее ждет

здесь – надежда, забвение или отчаяние, этого я не знаю. Если отчаяние, то

она все равно умрет, его исцелить я не властен. Увы! Неужели она исчахнет,

овеянная славой!

Арагорн склонился и поглядел ей в лицо, и оно было белее лилии,

холоднее снега, тверже каменного изваяния. Но он поцеловал ее в лоб и

тихо промолвил:

– Эовин, дочь Эомунда, очнись! Враг твой повержен!

Сперва она не шелохнулась, потом задышала глубоко и ровно, и грудь

ее вздымалась под белым полотном покрывала. И снова Арагорн растер два

листа целемы, опустил их в кипяток и настоем увлажнил ее чело и правую

руку, безжизненную и оцепенелую.