То ли Арагорн и вправду владел забытым волшебством древнего

Запада, то ли неслышный отзвук сказанного о царевне Эовин таинственно

смешался с парами дивного настоя, только вдруг в окно дохнуло

свежестью, и дуновенье было столь первозданно чистое, словно ветер

повеял со снеговых вершин, из-под звезд или с дальних серебристых

берегов, омытых пенным прибоем.

– Очнись, Эовин, ристанийская царевна! – повторил Арагорн и взял ее

правую руку, чуть-чуть потеплевшую. – Очнись! Призрак исчез, и темнота

рассеялась как дым. – Он передал ее руку Эомеру и отступил назад. –

Позови ее! – сказал он и вышел из палаты.

– Эовин, Эовин! – позвал Эомер, сглатывая слезы. А она открыла глаза

и молвила:

– Эомер! Какая радость! А я слышала, будто тебя убили. Нет, нет, это

шептали злые голоса во сне. И долго я спала?

– Нет, сестра, спала ты недолго, – ответил Эомер. – Не думай больше

об этом!

– Я почему-то страшно устала, – сказала она. – Мне надо, наверно,

немного отдохнуть. Одно скажи: что конунг? Нет! Молчи, я знаю, это уж не

сон. Он умер, и он предвидел свою смерть.

– Он умер, да, – сказал Эомер, – и последним словом его было твое

имя, ибо он любил тебя больше дочери. Окруженный великими почестями,

он покоится в тронном чертоге, в крепости гондорских владык.

– Печально мне это слышать, – сказала она, – печально и все же

радостно. Смела ли я надеяться, что Дом Эорла воспрянет, в те черные дни,

когда он был жалок, точно убогий хлев? А что с оруженосцем конунга, с

тем невысокликом? Эомер, он доблестен и достоин быть витязем Ристании!

– Он здесь, в соседней палате, сейчас я к нему пойду, – сказал

Гэндальф. – Эомер побудет с тобой, но не заводите речи о войне и о вашем

горе: тебе сперва надо поправиться. Да возвратятся к тебе поскорее силы

вместе с надеждой!

– Силы? – повторила Эовин. – Силы, может, и возвратятся, и найдется

для меня оседланный конь из-под убитого всадника: война ведь не кончена.

Но надежда? На что мне надеяться?

* * *

Гэндальф с Пином пришли в палату, где лежал Мерри, и застали

Арагорна у его постели.

– Мерри, бедняга! – крикнул Пин и кинулся к другу. Тот выглядел куда

хуже прежнего: серое лицо осунулось и постарело, и Пин с ужасом

подумал, а вдруг он умрет?

– Не волнуйся, – успокоил его Арагорн. – Вовремя удалось отозвать

его из мрака. Он очень устал, он подавлен горем и, подобно царевне Эовин,

поднял руку на смертоносца. Но скоро он придет в себя: он крепок духом и

унынье ему чуждо. Горе его не забудется, но оно не омрачит, а умудрит его.

И Арагорн возложил руку на голову Мерри, погладил его густые

каштановые кудри, тронул веки и позвал по имени. Когда же палату

наполнило благоуханье целемы – казалось, пахнуло фруктовым садом и

солнечным вересковым полем в гуденье пчел, – Мерри вдруг очнулся и

сказал:

– Я голодный. А сколько времени?

– Ужинать поздновато, – отозвался Пин. – Но я, пожалуй, сбегаю

принесу тебе чего-нибудь на ужин, авось дадут.

– Дадут, дадут, – заверил Гэндальф. – Чего бы ни пожелал этот

ристанийский конник, ему тут же принесут, весь Минас-Тирит обрыщут,

лишь бы нашлось. Он здесь в большом почете.

– Вот и хорошо! – сказал Мерри. – Стало быть, поужинаю, а потом

выкурю трубочку. – Лицо его затуманилось. – Нет, не выкурю трубочку.

Вообще, наверно, больше курить не буду.

– Это почему? – поинтересовался Пин.

– Да как бы тебе объяснить, – медленно произнес Мерри. – Он ведь

умер, вот и весь сказ. Сейчас мне сразу все припомнилось. Он сказал перед

самой смертью, мол, жаль ему, что не придется послушать про наше ученье

о травах. И теперь я, если закурю, стану о нем думать: помнишь, Пин, как

он подъехал к воротам Изенгарда, какой был учтивый.

– Что ж, закуривай и думай о нем! – сказал Арагорн. – Вспоминай о

его доброте и учтивости, о том, что он был великий воитель, о том, как он

сдержал клятву верности и в свое последнее утро вывел ристанийское

войско из мрака навстречу ясному рассвету. Недолго ты служил ему, но

память об этом озарит твою жизнь до конца дней.

Мерри улыбнулся.

– Ладно, – сказал он, – не откажи мне, Бродяжник, в зелье и трубке, а я

покурю и подумаю. У меня у самого в котомке было отличное зелье из

Сарумановых запасов, да куда эта котомка подевалась в бою – леший ее

знает.