кораблей, а малых и не счесть. Беглецы, которых мы гнали, уже достигли

гавани и напустили там страху. Корабли побольше снимались с якоря и

уходили вниз по Реке или к другому берегу, а поменьше – вспыхивали, как

факелы. Но хородримцы, зная, что отступать некуда, со свирепым

отчаянием изготовились к бою, а когда увидели нас, разразились хохотом.

Еще бы – нас три десятка, а их видимо-невидимо.

Но Арагорн остановил коня и громовым голосом крикнул: «Теперь

вперед! Заклинаю вас Черным Камнем!» И внезапно Призрачное Воинство,

до того скрывавшееся позади, обрушилось серой волной, сметая все на

своем пути. Я услышал дальние крики, глухо затрубили рога, прокатился

смутный многоголосый гул – будто донеслось эхо давным-давно минувшей

битвы. Мелькали тусклые клинки; может, они и рубили, не знаю, только

незачем было рубить, мертвые побеждают страхом. Никто не устоял.

Они хлынули на корабли у причалов и метнулись по воде к тем, что

стояли на якорях: моряки и воины, обезумев от ужаса, прыгали за борт; остались лишь рабы, прикованные к веслам. Мы промчались к берегу

сквозь толпы бегущих врагов, разметав их, как вороха листьев. На каждый

большой корабль Арагорн отправил одного из своих северян: они

освобождали и увещевали пленных гребцов-гондорцев.

Еще до исхода этого темного дня врагов не осталось и в помине: одни

потонули, другие без оглядки удирали восвояси. То-то я подивился, как

исчадия ужаса и тьмы сокрушили злодейские козни Мордора. Враг побит

его же оружием!

– Было чему дивиться, – подтвердил Леголас. – А я тогда, глядя на

Арагорна, подумал, каким великим, страшным и всемогущим властелином

стал бы он, присвоив Кольцо. Недаром в Мордоре так его испугались. Но

чистота души превосходит разумение Саурона; Арагорн разве не потомок

Лучиэни? Это род без страха и упрека, таким он и пребудет во веки веков.

– Гномы так далеко не заглядывают, – сказал Гимли. – Но воистину

властителен был в тот день Арагорн. Захватив черную армаду, он взошел на

мостик огромного корабля и велел трубить во все трубы, брошенные

врагом. Призрачное Воинство выстроилось на берегу и стояло в безмолвии,

почти что невидимое, только взоры их горели красными отсветами

пылающих кораблей. И Арагорн, обратившись к мертвецам, громогласно

молвил:

«Внимайте наследнику Исилдура! Вы исполнили клятву, которую

преступили. Возвращайтесь в свой край и более не тревожьте тамошних

жителей. Покойтесь с миром!»

И тогда Князь Мертвецов выступил вперед, преломил копье и уронил

обломки. Потом низко поклонился, повернулся – и все Серое Воинство

вмиг умчалось, исчезло, словно туман, рассеянный ветром. А я будто

очнулся от сна.

В ту ночь мы отдыхали, а другие работали не покладая рук. Ибо мы

освободили тысячи пленников-гондорцев, галерных рабов, а вскоре

потянулись толпы из Лебеннина и с дельты, и Ангбор Ламедонский привел

всю свою конницу. Мертвецов больше не было, страх отпустил, и люди

стекались помогать нам и посмотреть на наследника Исилдура – молва о

нем проложила огненный след в ночи.

Ну, вот почти что и конец нашей повести. Вечером и ночью корабли

готовили к отплытию, набирали моряков, отбирали ратников; утром

отплыли. Кажется, как уж давно это было, а всего-то позавчера утром, на

шестой день похода из Дунхерга. Но Арагорн все тревожился, как бы не

опоздать.

«От Пеларгира до Харлондских пристаней сорок две лиги, – говорил

он. – И если мы назавтра не приплывем в Харлонд, все пропало».

Добровольцы сели на весла и гребли изо всех сил, но поначалу мы

плыли медленно: против течения все-таки, в низовьях оно, правда, не

быстрое, да ветра, как назло, не было никакого. Я уж совсем приуныл –

победить победили, а что толку? – но тут Леголас вдруг рассмеялся.

«Выше бороду, отпрыск Дарина! – сказал он. – Говорят ведь: как

будешь к пропасти катиться, надежда заново родится». С чего бы ей заново

родиться – этого он объяснять не стал. Ночью было не темнее, чем днем, только тоскливо до смерти; далеко на севере в тучах играло зарево, и

Арагорн сказал: «Минас-Тирит горит».

А к полуночи надежда и впрямь заново родилась. Моряки с дельты

поглядывали на юг и говорили, что пахнет свежим ветром с Моря. В глухой

час подняли паруса, плыли мы все скорее, и на рассвете засверкала пена у