придется. Прощай!

И Мерри, тоскливо понурившись, глядел, как строятся дружины.

Рядом стоял Бергил: он тоже был до слез огорчен тем, что отец его, до

времени разжалованный из крепостной стражи, ведет отряд простых

воинов. Среди них был и Пин, ратник Минас-Тирита; и Мерри смотрел и

смотрел на маленькую фигурку в строю высоких гондорцев.

Наконец грянули трубы, и войско двинулось. Дружина за дружиною,

рать за ратью уходили они на восток. И скрылись вдали, на дороге к

плотине, а Мерри стоял и смотрел им вслед. Последний раз блеснуло

утреннее солнце на шлемах и жалах копий, но никак не мог он уйти –

стоял, повесив голову, и больно сжималось сердце. Очень ему стало

одиноко. Все друзья ушли во мрак, нависавший с востока, и свидеться с

ними надежды не было почти никакой.

И словно пробужденная отчаянием, боль оледенила правую руку; он

ослабел, зашатался, и солнечный свет поблек. Но тут Бергил тронул его за

плечо.

– Пойдем, господин периан! – сказал он. – Я вижу, тебе плохо. Ничего,

я доведу тебя до Палат. И ты не бойся, они вернутся! Наших

минастиритцев никто никогда не одолеет: один Берегонд из крепостной

стражи стоит десятерых, а теперь с нами Государь Элессар!

К полудню вошли они в Осгилиат. Там уже вовсю хозяйничали

мастеровые – чинили паромы и наплавные мосты, которые враги второпях

не успели разрушить, отстраивали и заполняли склады; быстро возводили

укрепления на восточном берегу Реки.

Они миновали развалины древней столицы и за Великой Рекой

поднимались по той длинной прямой дороге, которая некогда соединяла

Крепость

Заходящего

Солнца

с

Крепостью

Восходящей

Луны,

превратившейся в Минас-Моргул, Моргул, страшилище околдованной

долины. Остановились на ночлег в пяти милях за Осгилиатом, но

передовые конники доехали до Развилка и древесной колоннады. Повсюду

царило безмолвие: враги не показывались, не перекликались, ни одной

стрелы не вылетело из-за скал или из придорожных зарослей, однако все

чуяли, что земля настороже, что за ними следит каждый камень и дерево, каждый листок и былинка. Темень отступила, далеко на западе горел закат,

озаряя долину Андуина, и розовели в ясном небе снеговые вершины гор. А

Эфель-Дуат окутывал обычный зловещий сумрак.

Арагорн выслал от Развилка трубачей на все четыре стороны, и под

звуки труб герольды возглашали: «Властители Гондора возвратились на

свои исконные земли!» Валун с мерзостной рожей сбросили с плеч

изваяния и раскололи на куски, на прежнее место водрузили голову

каменного государя в золотисто-белом венце из жив-травы и повилики, со

статуи смыли и счистили гнусные оркские каракули.

Имраиль предложил взять Минас-Моргул приступом и уничтожить эту

злодейскую твердыню.

– К тому же, – сказал он, – не вернее ли будет вторгнуться в Мордор

через тамошний перевал, чем идти к неприступным северным воротам?

Но Гэндальф отговорил его: Моргульская долина по-прежнему грозила

ужасом и безумием, да и Фарамир рассказывал, что Фродо направлялся

сюда, – а если так, то Око Мордора нужно отвлечь в иную сторону. Наутро,

когда войско подтянулось, решено было оставить у Развилка большой

отряд на случай вылазки через перевал или подхода новых полчищ с юга.

Отрядили большей частью лучников – здешних, итилийских, – и они

рассыпались по склонам и перелескам. Гэндальф и Арагорн подъехали с

конным отрядом к устью долины и поглядели на темную, пустующую

крепость: орков и прочую мордорскую нечисть истребили у стен Минас-

Тирита, а назгулы были в отлучке. Но в удушливом воздухе долины

застоялся запах смерти. Они разрушили колдовской мост, запалили

ядовитые луга и уехали.

На третий день похода войско двинулось по северной дороге: от

Развилка до Мораннона было сто с лишним миль и путь этот не сулил

ничего доброго. Они шли не таясь, но осторожно: вперед были высланы

конные дозоры, направо и налево – пешие. С востока угрюмо нависали

Изгарные горы; их книзу пологие, изборожденные склоны ощетинились

темными зарослями. Погода была по-прежнему ясная, и дул западный

ветер; но Эфель-Дуат, как всегда, устилали густые туманы, а за гребнем

клубились и тучей висели дымы.

Время от времени по приказу Гэндальфа трубили в трубы и герольды