– Сэму-то и Фродо само собой, – заметил Гимли, – но и тебе, Пин, тоже. Ты мне милей брата родного – еще бы, так уж я по твоей милости

набегался, век не забуду. И не забуду, как отыскал тебя на холме после

битвы. Кабы не гном Гимли, быть бы тебе в земле. Зато я теперь ни с чем

не спутаю хоббитскую подошву – только она и виднелась в груде тел.

Отвалил я здоровенную тушу, которая тебя придавила, смотрю – а ты как

есть мертвый. Я чуть себе бороду не вырвал от досады. А теперь ты всего-

то день как на ногах – давай, пошел спать. Я тоже пойду.

– А я, – сказал Леголас, – пойду бродить по здешнему прекрасному

лесу, то-то отдохну. Если позволит царь Трандуил, я приведу сюда лесных

эльфов – тех, кому захочется пойти со мной, – и край ваш станет еще

краше. Надолго ли? Ненадолго: на месяц, на целую жизнь, на человеческий

век. Но здесь течет Андуин и катит свои волны к Морю. В Море!

В Море, в морской простор! Чайки кричат и реют,

И белопенный прибой набегает быстрей и быстрее.

На западе, в ясной дали, закатное солнце алеет.

Корабль, серокрылый корабль! Слышишь ли дальние зовы,

Уплывших прежде меня призывные голоса?

Прощайте, прощайте, густые мои леса,

Иссякли дни на земле, и века начинаются снова.

А я уплыву за моря и брега достигну иного.

Там длинные волны лижут Последние Берега,

На Забытом острове слышен солнечный птичий гам —

В Эрессее, предвечно эльфийской, куда нет доступа людям,

Где листопада нет и где мы навеки пребудем.

И с этой песней Леголас спустился под гору.

Все разошлись, а Фродо и Сэм отправились спать. Проснулись – и в

глаза им глянуло тихое, ласковое утро, и потянулся душистый итилийский

апрель. Кормалленское поле, где расположилось войско, было неподалеку

от Хеннет-Аннуна, и по ночам доносился до них гул водопадов и

клокотанье потока в скалистой теснине, откуда он разливался по цветущим

лугам и впадал в Андуин возле острова Каир-Андрос. Хоббиты уходили

далеко, прогуливались по знакомым местам, и Сэм все мечтал, что где-

нибудь на лесной поляне или в укромной ложбине вдруг да увидит снова

хоть одним глазком громадного олифанта. А когда ему сказали, что под

стенами Минас-Тирита их было хоть отбавляй, но всех перебили и сожгли,

Сэм не на шутку огорчился.

– Да оно понятно, сразу там и здесь не будешь, – сказал он. – Но

похоже, мне здорово не повезло.

Между тем войско готовилось двинуться назад, к Минас-Тириту.

Проходила усталость, залечивались раны. Ведь еще пришлось добивать и

рассеивать заблудшие остатки южан и вастаков. Вернулись наконец и те, кого послали в Мордор – разрушать северные крепости.

Но вот приблизился месяц май, и вожди Западного ополчения взошли

на корабли вслед за своими воинами, а корабли поплыли от Каир-Андроса

вниз по Андуину к Осгилиату; там они задержались и днем позже

появились у зеленых полей Пеленнора, у белых башен близ подножия

высокого Миндоллуина, возле гондорской столицы, последнего оплота

Запада, оплота, выстоявшего в огне и мраке на заре новых дней.

И среди поля раскинули они шатры свои и разбили палатки в

ожидании первомайского утра: с восходом солнца Государь войдет в свою

столицу.

Глава V

Наместник и государь

Столица Гондора жила в смятении и страхе. Чистое небо и ясное

солнце будто смеялись над людьми, которым уповать было не на что,

которые каждое утро ожидали роковых вестей. Градоправитель их сгинул в

огне, прах ристанийского конунга лежал неупокоенный в цитадели, новый

же Государь, явившийся ночью, наутро исчез – говорят, уехал воевать со

всевластными силами тьмы и ужаса, а разве их одолеет чья бы то ни было

мощь и доблесть? Тщетно ждали они вестей. Знали только, что войска

свернули от Моргульской долины на север, скрылись в черной тени

омертвелых гор – и больше не прислали ни одного гонца с угрюмого

востока, ни слуху ни духу от них не было.

Всего через два дня после ухода войска царевна Эовин велела

сиделкам принести ее облачение и уговоров слушать не пожелала; ей

помогли одеться, возложили больную руку на холщовую перевязь и

проводили к Смотрителю Палат Врачеванья.

– Сударь, – сказала она, – на сердце у меня неспокойно, и не могу я

больше изнывать от праздности.

– Царевна, – возразил Смотритель, – ты еще далеко не излечилась, а

мне строго-настрого велено довести дело до конца с особым тщанием. Еще