рука сама поползла к карману. Только надеть, надеть его, и все в порядке, и

он в безопасности. Гэндальф не велел… да ладно! Бильбо надевал же

Кольцо, и ничего. «Я ведь у себя, я в Хоббитании», – подумал он, и рука его

коснулась цепочки. В этот миг всадник выпрямился и тронул поводья. Конь

неуверенно переступил, шагнул вперед и пошел ровной иноходью.

Фродо подполз к обочине и глядел всаднику вслед, пока тот не исчез в

сумеречной дали. Далеко-далеко черный конь свернул направо, в

придорожную рощицу.

– Что-то это странновато, чтоб не сказать: страшновато, – пробормотал

Фродо, направляясь к своим спутникам.

Пин и Сэм лежали в траве пластом и ничего не видели; он рассказал

им про непонятного всадника.

– Не знаю уж почему, но я был уверен, что он меня ищет и

вынюхивает. И как-то мне очень не хотелось ему попасться. Странно все

это: в Хоббитании никогда таких не бывало.

– Какое вообще до нас дело Большому Народу? – проворчал Пин. – И

чего это он сюда приперся? Чего ему здесь надо?

– Да тут люди бывают, – сказал Фродо. – Кажется, в Южном уделе

случилась какая-то передряга с бестолковыми Громадинами. Но про этаких

всадников разговору не было. Не знаю, откуда он взялся.

– Прошу прощенья, – вмешался вдруг Сэм. – Я знаю, откуда. Из

Норгорда этот черный всадник, ежели только он здесь один-единственный.

И знаю даже, куда он путь держит.

– То есть как? – сурово спросил Фродо, метнув на Сэма изумленный

взгляд. – Знаешь – и не сказал?

– Да я только сейчас вспомнил, простите, сударь, великодушно. Оно

ведь как было: я давеча к моему старику с ключами, а он мне и говорит:

«Вот тебе раз, – говорит, – а я-то, дурак, думал, что ты уехал с господином

Фродо нынче поутру. Тут, понимаешь, приставал один: куда, говорит, делся

Торбинс из Торбы-на-Круче? А куда ему деться, уехал, и все тут. Я и послал

его в Кроличью Балку, но он мне, понимаешь ли, здорово не понравился.

Уехал, говорю, уехал, господин Торбинс и обратно не будет. Так он на меня,

представляешь, зашипел, ровно змей». – «А он из каких был-то?» – это я у

отца спрашиваю. «Да кто его знает, – говорит, – только уж точно не хоббит.

Высокий такой и черный, наклонился надо мной и сопит. Небось дальний,

из Большого Народа. Выговор такой шепелявый». Особо-то мне было

некогда отца расспрашивать, вы же меня ждали; ну а потом позабыл вам

сказать. Да и старик мой подслеповат, а этот когда подъехал, уже стемнело.

Отец ведь все вроде правильно сказал, а что я не вспомнил, так подумаешь,

чего особенного, правда, сударь?

– Да старик-то, что с него взять? – отозвался Фродо. – Я и сам слышал,

как он говорил с чужаком, который про меня расспрашивал; даже собрался

было пойти узнать у него, в чем дело. Жаль, не пошел, и досадно, что ты

мне раньше не сказал. Нам бы надо поосторожнее.

– А может, это вовсе и не тот всадник, – вмешался Пин. – Вышли мы

тайком, шли без шума, не мог он нас выследить.

– А сопел да вынюхивал, как и тот, – сказал Сэм. – И тоже весь

черный.

– Зря мы Гэндальфа не дождались, – пробормотал Фродо. – А может, и

не зря, трудно сказать.

– Так ты про всадника-то про этого что-нибудь знаешь? Или просто

догадки строишь? – спросил у Фродо Пин, расслышавший его бормотание.

– Ничего я толком не знаю, а гадать боюсь, – задумчиво ответил

Фродо.

– Ну, твое дело, милый родственничек! Пожалуйста, держи про себя

свои секреты, только дальше-то как будем? Я бы не прочь передохнуть-

поужинать, но лучше возьмем-ка ноги в руки. А то мне что-то не по себе от

ваших россказней про нюхающих всадников.

– Да, нам лучше не задерживаться, – сказал Фродо. – И давайте не по

дороге, а то вдруг этот всадник вернется или другой объявится. Прибавим

шагу: до Заячьих Холмов еще идти да идти.

* * *

Длинные тени деревьев протянулись по траве, провожая снова

пустившихся в путь хоббитов. Теперь они держались сажен за десять от

дороги и шли очень и очень скрытно. Не так-то это было легко: дерновина,

кочки, неровная почва, да и деревья то и дело скоплялись в перелески.

Между тем алое закатное солнце потускнело у них за спиной прежде,

чем они прошли многомильную, прямую, как струна, дорогу,

стремившуюся к лесу. Она вдруг круто свернула влево, в Йельские Низины,

к дальним Заводям; по правую сторону синела могучая дубрава без конца и

края, в которую углублялась извилистая дорожка, ведущая в Лесной Чертог.