что стократ потемнел для меня нависший сумрак. Эовин, меня стала

страшить грядущая гибель, я боюсь утратить то, что обрел.

– Утратить то, что ты обрел, государь? – переспросила она, строго и

жалостливо взглянув на него. – Не знаю, что в наши дни удалось тебе

обрести и что ты боишься потерять. Нет уж, друг мой, ни слова об этом!

Давай-ка помолчим! Я стою у края пропасти, черная бездна у меня под

ногами, а вспыхнет ли свет позади – не знаю, и не могу оглянуться. Я жду

приговора судьбы.

– Да, мы все ждем приговора судьбы, – сказал Фарамир.

И больше не было сказано ни слова, а ветер стих, и померкло солнце,

город онемел, и долина смолкла: не слышно было ни птиц, ни шелеста

листьев, ни даже дыханья. Сердца их, казалось, замерли, и время застыло.

А их руки нечаянно встретились и сплелись, и они об этом не ведали.

Они стояли и ждали, сами не зная чего. И вскоре почудилось им, будто за

дальними гребнями вскинулся до небес в полыхании молний вал темноты,

готовый поглотить весь мир, задрожала земля и содрогнулись стены

Минас-Тирита. Потом весь край точно вздохнул, и обмершие их сердца

снова забились.

– Совсем как в Нуменоре, – сказал Фарамир и удивился своим словам.

– В Нуменоре? – переспросила Эовин.

– Да, – отвечал Фарамир, – в Нуменоре, когда сгинула Западная

империя: черная волна поднялась выше гор, захлестнула цветущие долины,

смыла все на свете и настала великая неизбывная темнота. Мне это часто

снится.

– Ты, значит, думаешь, что настает великая темнота? – спросила

Эовин. – Темнота неизбывная?

И она вдруг прильнула к нему.

– Нет, – сказал Фарамир, заглянув ей в лицо. – Это мне просто

привиделось. А что произошло – пока не знаю. Рассудок подсказывает, что

на мир обрушилось необоримое зло, что настали последние времена. Но

сердце с ним не согласно: и дышится легче, и надежда вместе с радостью

пробудилась вопреки рассудку. Эовин, Эовин, Белая Дева Ристании, в этот

час да отступит от нас всякая тьма!

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

Так стояли они на стене Минас-Тирита, и порывистый ветер развевал

и смешивал черные и золотые пряди. Тень уползла, открылось солнце, и

брызнул свет; воды Андуина засверкали серебром, и во всех домах столицы

запели от радости, сами не зная почему.

Но не успело еще полуденное солнце склониться к западу, как

прилетел огромный Орел с вестями от Ополченья. А вести его были

превыше всех надежд, и он возглашал:

Пойте, ликуйте, о люди Закатной Твердыни![7]

Ибо Царству Саурона положен конец

И низвергнута Вражья Крепость.

Пойте и веселитесь, защитники стольного града!

Ибо вы сберегли отчизну,

А в пролом на месте Черных Ворот

Вошел с победою ваш Государь,

И меч его ярче молний.

Пойте же все вы, сыны и дочери Запада!

Ибо ваш Государь возвратился

И пребудет впредь во владеньях своих

На древнем своем престоле.

И увядшее Древо вновь расцветет,

И начнется времени новый отсчет

Возле солнечной Белой Башни.

Пойте же, радуйтесь, люди!

И на всех улицах и площадях люди пели и радовались.

И потянулись золотистые дни: весна и лето слились воедино и зацвели

по-летнему гондорские луга и поля. Прискакали вестники с Каир-Андроса,

и столица украшалась, готовясь встречать Государя. Мерри вызвали к

войску, и он уехал с обозом в Осгилиат, где ждал его корабль на Каир-

Андрос. Фарамир не поехал: исцелившись, он взял в свои руки бразды

правленья, пусть и не надолго, но дела не ждали, недаром же он был пока

что наместник.

И Эовин осталась в Минас-Тирите, хотя брат просил ее явиться к

торжествам на Кормалленском поле. Фарамир был этим слегка удивлен;

впрочем, они почти не виделись, он был занят с утра до вечера, а она не

покидала Палат Врачеванья, только бродила по саду, – и снова стала

бледная и печальная, одна во всем городе. Смотритель Палат встревожился

и доложил об этом Фарамиру.

Тогда Фарамир явился к Палатам, нашел ее – и снова стояли они рядом

на городской стене. И Фарамир сказал:

– Эовин, почему ты осталась в городе, почему не поехала на

Кормаллен за Каир-Андросом, на торжества, где тебя ждут?

Она ответила:

– А ты сам не догадываешься, почему?

Он сказал:

– Могут быть две причины, только не знаю, какая из них истинная.

– Ты попроще говори, – сказала она. – Не люблю загадок!