червонным золотом сверкали сбруи и пламенела белая мантия Арагорна; он

воздел руку, и ярким прощальным блеском вспыхнул зеленый берилл.

* * *

Вслед за излучиной Изена они свернули на запад и выехали через

Врата Ристании в Дунланд, на Сирые Равнины. Дунландцы разбегались и

прятались при виде эльфов, хотя эльфы сюда забредали редко. Путники же

на туземцев внимания не обращали: напасть не осмелятся, а припасов у

них было вдосталь. Ехали они снова не спеша, разбивали шатры когда и где

вздумается.

На шестой день после разлуки с Арагорном проезжали редколесье у

западных подножий Мглистых гор. К закату выехали на опушку – и

нагнали старика с посохом, в грязновато-белых, не то серых лохмотьях; за

ним тащился другой нищеброд, стеная и причитая.

– Да это ты, Саруман! – сказал Гэндальф. – Куда путь держишь?

– Тебе-то что? – отозвался тот. – Хочешь, как прежде, мне указывать, не нарадовался моей беде?

– Ответы сам знаешь, – сказал Гэндальф. – И указывать тебе не хочу, и

беде твоей не радуюсь. Близится конец моим заботам: нынче обо всем

печется Государь. Дождался бы ты его в Ортханке – удостоверился бы в его

мудрости и милосердии.

– Хорошо хоть успел уйти вовремя, – сказал Саруман, – пусть

подавится своей мудростью и милосердием. Так и быть, отвечу на твой

вопрос: я выбираюсь из его государства.

– И опять ты избрал неверный путь, – заметил Гэндальф. – Эдак ты

никуда не выберешься. Значит, помощь нашу ты отвергаешь? Ибо она тебе

предлагается.

– Помощь? Мне? – процедил Саруман. – Нет уж, чем так улыбаться, ты

лучше скалься. И Владычице я не верю: она всегда ненавидела меня и

строила козни тебе на пользу. Да и сейчас, наверно, повела вас этим путем,

чтобы полюбоваться на мое унижение. Знал бы я, что вы за мной гонитесь,

не пришлось бы вам злорадствовать.

– Саруман, – сказала Галадриэль, – есть у нас дела и заботы поважнее,

чем гоняться за тобой. Тебе просто-напросто повезло: в последний раз

осенила тебя удача.

– Если и точно в последний, то я этому рад, – отозвался Саруман, –

больше, стало быть, не осенит, вот и спасибо. Мои удачи все позади, а

ваших мне не надо. Да и так ли уж вы удачливы? – И глаза его злобно

засветились. – Езжайте, езжайте! – напутствовал он. – Я недаром был

книжником столько долгих веков. Вы обречены, вы своими руками

погубили себя. В скитаньях я буду тешиться мыслью, что, разрушив мой

дом, вы низвергли свой собственный. И что же это будет за корабль, который унесет вас в безбрежный океан? – ядовито спросил он. – Это будет

серый корабль, полный призраков. – И он разразился скрипучим, зловещим

смехом. – Вставай, дурак! – крикнул он своему спутнику, который

съежившись сидел на земле, и ударил его посохом. – Пошевеливайся! Нам

с этой знатью не по пути, придется сворачивать. Живей, а то ни корки хлеба

не дам на ужин!

Сгорбленный нищий с кряхтеньем поднялся на ноги, хныча:

– Бедный, бедный старый Грима! Бьют его и ругают, ругают и бьют. Да

будь он проклят! Ох, как же мне уйти от него!

– Уходи – и все тут! – сказал Гэндальф.

Но Гнилоуст вскинул на Гэндальфа выцветшие глаза, вздрогнул от

ужаса и заковылял вслед за Саруманом. Возле хоббитов Саруман

остановился и ненавистно поглядел на них; те глядели жалостливо.

– Ах, и мелюзга тоже явилась потешаться над нищим! – сказал он. – А

может, милостыньку подадите? Вон какие вы сытенькие, разодетые, все-то

у вас есть, и отменного табачку небось тоже хватает. Знаем, знаем, откуда

он у вас. Отсыпьте щепотку бедняге нищеброду, а?

– Я бы с радостью, но у меня нет, – сказал Фродо.

– Погоди-ка, – сказал Мерри, – у меня немного осталось, возьми вот. –

Он спешился, пошарил в седельной сумке и протянул Саруману кожаный

кисет. – Сколько там есть, все твое. Кури на здоровье – это с развалин

Изенгарда!

– Мой это, мой табак, за него уплачено с лихвой! – воскликнул

Саруман, хватая кисет. – Всего лишь подачка – уж вы там, конечно,

награбились всласть. Что ж, спасибо и на том: вор, как говорится, на

возврат не тороват. Поделом же вам будет, когда в Южном уделе вы увидите

то, что увидите! Да поразит ваши земли табачный недород на многие годы!

– Спасибо на добром слове! – сказал Мерри. – Только уж тогда изволь

вернуть кисет, он не твой, я протаскал его за тридевять земель. Пересыпь

зелье в свою тряпицу!