– Ну, меня, конечно, чуть не силком тащили на эту свадьбу, – сказал

он. – И я ее давно дожидался. Но как нарочно – впору выезжать, а тут дела,

дела, бросай все, поди укладывайся, нет уж.

Прошло недели две, Фродо, взглянув поутру в окошко, увидел, что

ночью был мороз: паутинки осеребрились. Стало быть, время ехать, надо

прощаться с Бильбо. После дивного, невиданного лета наступила тихая и

ясная осень, но в октябре все равно хлынут дожди и задуют ветры. А от

Раздола до Хоббитании путь не близкий. Да и не в погоде, конечно, было

дело: просто он вдруг почуял, что больше медлить никак нельзя. Сэм тоже

растревожился, как раз накануне он сказал:

– Вот ведь, сударь, где мы только не побывали, всякого навидались, а

здесь все равно какое-то главное, что ли, место. Тут всего, понимаете, есть

понемногу: и тебе Хоббитания, и Златолесье, и Гондор с княжескими

дворцами, гостиницами, лугами, полями и горами – словом, чего душа

пожелает. И все-таки не пора ли нам отсюда, а? По правде говоря, Жихарь

мой у меня, хоть ты что, из головы нейдет.

– Да, Сэм, всего-всего здесь есть понемногу, только нет Моря, –

отвечал Фродо и повторил про себя: «Только Моря нет».

В тот день Фродо переговорил с Элрондом, и решено было, что они

отправятся в путь наутро. И Гэндальф сказал, им на радость:

– Поеду-ка я с вами, хотя бы до Пригорья: мне с Наркиссом надо

повидаться.

На ночь глядя они пошли прощаться с Бильбо.

– Ну, раз надо, так надо, – сказал он. – Жаль, конечно: тоскливо мне

будет без вас, я уж привык, что вы тут неподалеку. Но что-то меня все

время в сон клонит.

И он подарил Фродо свою мифрильную кольчугу и Терн, забыв, что он

их давно уж ему подарил, а потом отдал ему на придачу три книги

преданий и песен, плод многолетнего труда; листы были тесно исписаны

его мелким почерком, и на малиновых обложках красовались ярлыки:

«Перевод с эльфийского Б.Т.». Сэму он вручил мешочек с золотом.

– Едва ли не все, что осталось из-под Смауга, – сказал он. – Коли

жениться надумаешь – вот оно и кстати.

Сэм покраснел.

– А вам, голубчикам, мне подарить нечего, – обратился Бильбо к

Мерри и Пину. – Примите-ка в подарок добрый совет.

Добрых советов он надавал кучу с лишним и завершил свою долгую

речь по-хоббитски.

– Вы только не очень-то высовывайтесь, а то, чего доброго, получите

по носу! И растете вы чересчур: больно дорого вам станет обуваться-

одеваться.

– Сам-то ты решил ведь обогнать Старого Крола, – сказал Пин. – Вот и

мы хотим натянуть нос Бандобрасу Быкобору.

Бильбо рассмеялся и вынул из кармана две тонко расписанные по

серебру трубки с жемчужными мундштуками.

– Эльфийская работа, но я же теперь не курю, – вздохнул он. – Как

затянетесь, вспоминайте обо мне! – Он отдал трубки, клюнул носом, а

проснувшись, спросил: – Так мы о чем? А, ну да, мы раздаем подарки.

Кстати же сказать, Фродо: помнится, я тебе подарил колечко, оно как?

– Бильбо, милый, я его, прости, потерял, – сказал Фродо. – Вернее

сказать, избавился от него.

– Это жалко! – сказал Бильбо. – Я бы на него, пожалуй, взглянул разок-

другой. Хотя нет, что же я путаю! Ты ведь затем и пошел, чтоб от него

избавиться, верно или неверно? Спутаешь тут, такая вообще каша: и тебе

Арагорн со всем прочим, и Светлый Совет, Гондор, конники, хородримцы,

вастаки, олифанты – да, Сэм, ты не врешь, правда одного такого видел? –

пещеры, башни, золотые деревья, у кого хочешь голова пойдет кругом.

Да, видать, я как-то уж совсем прямиком вернулся. А все Гэндальф, он

мог бы мне показать то да се. Правда, ежели бы я задержался, не поспел бы

к распродаже – вот бы уж натерпелся. Ну, теперь-то что: сиди да слушай

вас в свое удовольствие, как вы тоже не осрамились. Камелек горит и греет,

кормят очень-очень вкусно, и эльфы в случае чего тут как тут. А что мне

еще надо?

От самых от дверей ведет

Дорога вдаль и вдаль.

Но кто по ней куда пойдет

И кто куда когда придет —

Уж не моя печаль.

Кто хочет, пусть выходит в путь —

Зовет его закат.

А мне пора с пути свернуть,

Пора в трактире отдохнуть,

Соснуть у камелька.

Последние слова Бильбо не то что пропел, а просто пробормотал,

уронил голову на грудь и крепко заснул.

Сгущались вечерние сумерки, все ярче пылал камин; они смотрели на