у дороги построили длинный сарай. Оттуда выходили люди – набралась

целая толпа – и глазели на них из-за забора. Проехали мимо дома Бита

Осинника: вся изгородь заросла и порушилась, окна заколочены.

– Ты что же, Сэм, так-таки и укокошил его тогда огрызком яблока? –

поинтересовался Пин.

– Да нет, господин Перегрин, это, как бы сказать, вряд ли, – задумчиво

произнес Сэм. – Небось живехонек; а вот как-то моя лошадушка, мой

поник. Надо же ведь, сбежал. И как не сбежать: волки воют, а жить охота…

Подъехали к крыльцу «Гарцующего пони» – а там вроде бы все было

как всегда, и светились нижние окна из-за багровых штор. Они подергали

звонок, дверь приотворилась, выглянул Ноб, увидел их под фонарем и

заорал:

– Господин Наркисс! Сударь! Они воротились!

– Ах, воротились? Ну, я им сейчас покажу! – Это послышался голос

Наркисса, и сам он тут же появился с дубинкой в руке. Но, увидевши их, застыл, и яростная гримаса на лице его сменилась изумленным

восторгом. – Ах ты, Ноб, ах ты, дуралей шерстолапый! – крикнул он. – Ты

что, старых друзей не узнаешь, не называешь? Всполошил меня без толку,

олух, а сам знаешь, какие нынче времена! Батюшки, ну и ну! И откуда же

вы такие? Да я уж с вами навсегда распрощался, хорошенькое дело, ушли в

пустошь с Бродяжником, ай да ай, а кругом, понимаешь ли, всякие Черные

рыщут. Ну как же я рад вас всех видеть, и Гэндальфа в особицу. Да

заходите же, заходите! Комнаты что, те же самые? Свободны ваши

комнаты; да и то сказать, все почти комнаты нынче свободны, чего уж там,

сами увидите. Насчет ужина сейчас постараемся, мигом, только вот у меня

с прислугой-то нынче… Эй ты, Ноб-телепень! Скажи Бобу… ну да, забыл,

Боб теперь со своими ночует на всякий случай. Одним словом, Ноб, эй ты,

чтобы развели лошадей по стойлам: ну да, ты-то, Гэндальф, своего сам

отведешь, а то кого он послушается. Красавец, я тогда еще говорил, что

какой красавец, да вы заходите! Заходите и будьте как дома!

Наркисс вроде бы и сыпал словами по-прежнему, и так же деловито

суетился. Однако же постояльцев у него, может, и совсем не было, тишина

несуразная; только из Общей залы доносились немногие приглушенные

голоса. Лавр нес две свечи, и виднелось его лицо – увядшее и угрюмое, не

то что прежде.

Они шли за ним по коридору к тем комнатам, что занимали в

страшную ночь год с лишним назад. Им было грустно: старина Лавр

недоговаривал, а дела-то у него, видно, шли плоховато. Но они пока что

помалкивали, ждали, что будет дальше.

И дождались: господин Наркисс собственной персоной явился к ним

после ужина проверить, все ли хорошо. А все было очень даже неплохо: как там дела ни шли, а пиво и съестное в «Пони» хуже не стали.

– Нынче вечером в Общую залу я вас, само собой разумеется, не буду

приглашать, – сказал он. – Вы же устали, а там и народу-то сегодня совсем

немного – бывает. Но коли вы мне уделили бы с полчасика перед сном, ну

так, для разговору, оно бы и неплохо, да и заснется лучше.

– Вот-вот, – сказал Гэндальф, – тебя-то мы и ждали. За нас не

волнуйся, мы не так чтоб уж слишком утомились, потихоньку ехали.

Правда, промокли, продрогли и проголодались, но это, спасибо тебе,

позади. Присаживайся! Нам бы немного трубочного зелья, мы бы тебя

расцеловали.

– С чем плохо, с тем плохо, – причмокнул Наркисс. – Большая

нехватка, у нас теперь только и есть, что сами растим, а это пустяк

пустяком. Из Хоббитании нынче ни тебе листика. Ну, я уж покопаюсь в

закромах-то, авось найдется.

Нашлась пачка неразрезанного табака, пятерым курильщикам на день-

два.

– Южнолинчский, – сказал Наркисс. – Это у нас самый лучший, но

куда ему до южноудельского, я и всегда так говорил, хотя вообще-то

Пригорье ничуть не хуже Хоббитании, я, конечно, извиняюсь.

Его усадили в большое кресло у камина, Гэндальф сел напротив, а

хоббиты между ними на табуреточках. Разговаривали они отнюдь не

полчасика, и уж новостей господину Наркиссу хватило с избытком;

впрочем, и он в долгу не остался. От их рассказов Лавр попросту опешил:

ни о чем подобном он в жизни не слыхивал и лишь твердил как

заклинание: «Да не может быть!» – на разные лады.

– Да что вы говорите, господин Торбинс – или, простите, господин

Накручинс? Все-то у меня в голове перекру… перепуталось. Да вы шутить