лес на восточной стороне холма, потом выйти на равнину. А уж там –

напрямик к парому, благо препятствий нет никаких, кроме канав да

изгородей. Фродо рассчитал, что им идти по прямой миль восемнадцать, не

больше. Вблизи заросли оказались куда гуще, чем виделись издалека.

Никакой тропы не было; пробирались наобум. Вышли к речке, на

глинистый обрыв, поросший колючим кустарником. Речка преграждала

путь: чтобы перейти через нее, надо было измызгаться, исцарапаться и

вымокнуть.

– Для начала неплохо! – с мрачной ухмылкой заметил Пин.

Сэм поглядел назад – в просвет кустарника еще виден был зеленый

гребень лесного холма.

– Смотрите! – шепнул он, схватив Фродо за руку.

Путники обернулись и увидели на гребне черного коня, а рядом –

черную ссутуленную фигуру.

Назад пути не было. Фродо первым съехал вниз по глине, к

прибрежным кустам.

– Вот так! – сказал он Пину. – Что ты, что я – мы оба правы. Напрямик,

может, и не ближе; но хороши бы мы были, если б задержались на дороге.

У тебя лисьи уши, Сэм, крадется кто-нибудь за нами?

Они замерли и затаили дыхание: погони было не слышно.

– Такой спуск лошадь не одолеет, – объявил Сэм. – Но этот гад, видать,

знает, что мы тут спустились. Давайте-ка поторопимся!

Поторопишься тут, как же, – с тяжелыми, громоздкими мешками за

спиной сквозь колючую чащобу терновника и ежевики. Лесной гребень

заслонял их от ветра, и стояла затхлая духота. Выбравшись наконец на

открытое место, они пропотели хоть отжимай, еле передвигали ноги, а

расцарапаны были, как разрисованы, и вдобавок потеряли направление. На

равнине речка прибралась, сровняла с землей высокие берега и сделалась

широкой и мелкой, сворачивая к Болотищу и большой реке.

– Здравствуйте, так это же Плавенка! – запоздало удивился Пин. –

Если мы все-таки пойдем, как надумали, то надо ее сейчас же перейти и

сильно податься вправо.

Перешли по мелководью и, спотыкаясь, затрусили по распахнувшейся

равнине, огибая камыши. Потом их снова окружили деревья: высокий

дубняк вперемешку с вязами и ясенем. Ровно стало идти, под ноги хоть и

не смотри, но уж очень смыкались деревья, впереди ничего не разберешь.

Ветер взметал палую листву, нависшее черное небо брызнуло дождем.

Потом ветер улегся, и обрушился ливень. Они торопились что было мочи,

прыгали с кочки на кочку, увязали в грудах прошлогодней листвы, а дождь

никак не унимался. Шли молча, то и дело озираясь и поглядывая по

сторонам.

Примерно через полчаса Пин сказал:

– Мы, пожалуй, слишком вправо забрали, к югу: давно бы должны

были выйти в поле. Знаю я этот лес, он в ширину не больше мили, а мы

чего-то все идем и идем.

– Нет уж, больше не будем петлять, – сказал Фродо, – а то совсем

заплутаемся. Идем – и ладно. Боюсь я выходить на открытое место.

Минуло еще полчаса. Сквозь рваные тучи проглянуло солнце, и дождь

поутих. Было за полдень, а голод не тетка. Они устроились под

развесистым вязом; пожелтевшая листва его еще не осыпалась, и у корней

было совсем сухо. Эльфы наполнили их фляги давешним бледно-

золотистым напитком, свежим, чистым, медвяным. Вскоре они уже

смеялись над моросившим дождем, а заодно и над Черными Всадниками.

Идти-то оставалось всего ничего.

Фродо привалился спиной к стволу и закрыл глаза. Сэм с Пином, сидя

возле, вполголоса завели:

А ну – развею тишину,

Спою, как пели в старину,

Пусть ветер воет на луну

И меркнет небосвод.

Пусть ветер воет, ливень льет,

Я все равно пойду вперед,

А чтоб укрыться от невзгод,

Во флягу загляну.

– А ну! Во флягу загляну! – чуть громче пропели они – и осеклись.

Фродо вскочил на ноги. С ветром донесся протяжный вой, цепенящий,

злобный и унылый. Он перекатывался из дола в дол, наливаясь холодною

хищной яростью, и, как тупой бурав, сверлил уши. Они слушали, словно

бы оледенев; а вою, не успел он прерваться, ответило дальнее завывание, такое же яростное и жуткое. Потом настала мертвая тишина.

– Странный какой крик, правда? – сказал Пин деланно бодрым, но

слегка дрожащим голосом. – Птица, наверно; правда, не слышал я у нас в

Хоббитании таких птиц.

– Не зверь и не птица, – возразил Фродо. – Один позвал, другой

ответил – и даже слова были в этом кличе, только жуткие и непонятные. На

чужом языке.