чужаков не любят и следят-следят-следят за ними во все… листья, что

ли? – глаз-то у них нет. Днем это не очень страшно, пусть себе следят.

Бывает, правда, иногда – одно ветку на тебя обронит, другое вдруг корень

выставит, третье плющом на ходу оплетет. Да это пустяки, а вот ночью, мне

говорили… Сам-то я ночью был здесь раз или два, и то на опушке. Мне

казалось, будто деревья шепчутся, судачат на непонятном языке и сулят

что-то недоброе; ветра не было, а ветки все равно колыхались и шелестели.

Говорят, деревья могут передвигаться и стеной окружают чужаков. Когда-то

они даже к Городьбе подступали: появились рядом с нею, стали ее

подрывать и теснить, клонились на нее сверху. Тогда хоббиты вышли,

порубили сотни деревьев, развели большой костер и выжгли вдоль

Городьбы широкую полосу. Лес отступил, но обиды не забыл. А полоса и

сейчас еще видна – там, немного подальше в Лесу.

– Деревья – и всё? – опять спросил Пин.

– Да нет, еще водятся будто бы разные лесные чудища, – ответил

Мерри, – только не тут, а в долине Ветлянки. Но тропы и здесь кто-то

протаптывает: зайдешь в Лес, а там, откуда ни возьмись, тропа, и вдобавок

неверная – леший ее знает, куда поведет, да каждый раз по-разному. Тут

раньше была одна неподалеку, хотя теперь, может, и заросла, – большая

тропа к Пожарной Прогалине, и за ней маленькая тропка вела наискось, примерно в нужную сторону, на северо-восток. Авось разыщу.

Из нескончаемого оврага вывела наверх, в Лес, еле заметная дорожка,

вывела и тут же исчезла. Въезжая под деревья, они оглянулись: позади

смутной полосой чернела Городьба – вот-вот скроется из виду. А впереди

были только стволы и стволы, впрямь и вкривь, стройные и корявые,

гладкие и шишковатые, суковатые и ветвистые, серо-зеленые, обомшелые,

обросшие лишайником.

Не унывал один Мерри.

– Ты ищи, ищи свою большую тропу, – хмуро понукал его Фродо. –

Того и гляди, растеряем друг друга или все вместе заплутаемся!

Пони наудачу пробирались среди деревьев, осторожно ступая между

извилистыми, переплетающимися корнями. Не было никакого подлеска,

никакого молодняка. Пологий подъем вел их в гору, и деревья нависали все

выше, темнее, гуще. Стояла глухая тишь; иногда по неподвижной листве

перекатывалась и шлепалась вниз набрякшая капля. Ветви словно замерли,

ниоткуда ни шелеста; но хоббиты понимали, что их видят, что их

рассматривают – холодно, подозрительно, враждебно. Причем все

враждебнее да враждебнее: они то и дело судорожно оборачивались и

вскидывали головы, точно опасаясь внезапного нападения. Тропа не

отыскивалась, деревья заступали путь, и Пин вдруг почувствовал, что

больше не может.

– Ой-ой-ой! – жалобно закричал он во весь голос. – Я ничего худого не

замышляю, пропустите меня, пожалуйста!

Все в испуге застыли, но крик не раскатился по Лесу, а тут же заглох,

точно придушенный. Ни эха, ни отзвука: только Лес сгустился плотнее и

зашелестел как будто злорадней.

– Не стал бы я на твоем месте кричать, – сказал Мерри. – Пользы ни на

грош, а навредить может.

Фродо подумал, что, наверно, пути давно уже нет и что зря он повел

друзей в этот зловредный Лес. Мерри искал взглядом тропу, но очень

неуверенно, и Пин это заметил.

– Ну, ты прямо с ходу заблудился, – проворчал он, а Мерри в ответ

облегченно присвистнул и показал пальцем вперед.

– Да, дела! – задумчиво проговорил он. – Деревья ведь, а на месте не

стоят. Вон она, оказывается, Пожарная-то Прогалина, а тропа к ней – ух, куда ушла!

Путь их светлел, деревья расступались. Они вдруг вынырнули из-под

ветвей и оказались на широкой поляне. Над ними раскрылось небо,

неожиданно голубое и чистое. Солнце не успело подняться высоко, но уже

слало вниз приветливые лучи. Листва по краям Прогалины была гуще и

зеленее, словно отгораживала ее от Леса. На Прогалине не было ни

деревца: жесткая трава, а среди нее торчал квелый болиголов, бурый

бурьян, вялая белена и сухой чертополох. Все опадало и осыпалось, всему

был черед стать прахом, но после чащоб Вековечного Леса здесь было чудо

как хорошо.

Хоббиты приободрились: солнце поднялось, небо засияло над ними, и

хлынул дневной свет. В дальнем конце Прогалины вдруг ясно обозначилась

тропа среди деревьев. Она уходила в Лес, вверх по склону: над нею