быстрее, хотя, когда солнце пронизывало листву, светило оно чуть ли не

сзади. Опять начали сходиться деревья. Откуда ни возьмись, глубокие

рытвины пересекали путь, будто гигантские колеи, заброшенные рвы или

овраги, поросшие репейником. И все, как назло, поперек. Обойти их не

было возможности, надо было перебираться, а внизу частая поросль и

густой терновник – влево и не пробуй, а вправо расступается. Подавшись

вправо, с горем пополам выкарабкивались наверх, а там темной стеною

теснились деревья: налево и в гору не пускали, так что хоббиты поневоле

шли направо под гору.

Через час-другой они потеряли направление – знали только, что идут

не на север. Кто-то вел их, и они покорно брели все восточнее и южнее, в

глубь Леса – в самую глубь.

Солнце клонилось к западу, когда они угодили в овражище шире и

глубже всех прочих. Спустились – вернее, обрушились они туда чуть не

кувырком, а выкарабкаться вперед или назад по такой крутизне и думать

было нечего: не бросать же пони вместе с поклажей! Влево пути, конечно,

не было; побрели вправо, вниз по оврагу. Податливая почва чавкала под

ногами, повсюду струились родники, и вскоре оказалось, что они идут

следом за журчащим, лепечущим ручейком, пробившимся сквозь болотный

дерн. Потом склон стал круче, разлившийся ручей уверенно забурлил и

потоком хлынул под откос. Они шли глубокой, сумрачной балкой, сверху

затененной деревьями.

Вдруг перед ними точно распахнулись ворота, и в глаза блеснул

солнечный свет. Они вышли из огромной промоины, прорезавшей высокий

и крутой, почти отвесный глинистый берег. У ног их раскинулись пышные

заросли осоки и камыша; впереди высился другой берег, такой же крутой и

скользкий. Дремотный зной стоял в укромной речной долине. Посредине

тихо катила мутно-бурые струи река, обросшая ветлой и ильмовником; над

нею склонялись дряхлые ивы, ее обступали ветхие вязы, осклизлые

берестовые стволы загромождали русло, тысячи тысяч палых листьев несла

вода, их желтые мириады вяло трепетали в воздухе, тянуло теплым

ветерком – и шуршали камыши, шелестела осока, перешептывались ивовые

и вязовые ветви.

– Ну, теперь понятно, куда нас занесло! – сказал Мерри. – Совсем не в

ту сторону. Это Ветлянка! Пойду-ка я поразведаю.

Он пробежал солнечной полянкой и затерялся в высокой траве. Потом

вернулся – как из-под земли вырос – и объявил, что под обрывом, у самого

берега, вовсе не топко и есть прекрасная тропа.

– Пойдем по ней влево, – сказал он. – Глядишь, и выберемся на

восточную опушку.

– Ну-ну, – покачал головой Пин. – Глядишь, может, и выберемся, если

тропа выведет, а не заведет в топь. Ты думаешь, кто ее проложил и зачем?

Уж наверно, не для нас. Что-то мне в этом Лесу сильно не по себе, и я

теперь готов верить любым небылицам про эти места. А далеко нам, по-

твоему, до восточной опушки?

– Понятия не имею, – сообщил Мерри. – Равно как и о том, далеко ли

мы от низовья Ветлянки и кто здесь умудрился проторить тропку. Одно

знаю: вот такие пироги.

Раз так, делать было нечего, и они вереницей потянулись за Мерри к

его неведомой тропе. Буйная осока и высокие камыши то и дело скрывали

хоббитов с головой, но единожды найденная тропа никуда не девалась: она

петляла и ловчила, выискивая проход по топям и трясинам. И все время

попадались ручьи, стремившиеся к Ветлянке с лесной верховины: через

них были заботливо перекинуты древесные стволы или вязанки хвороста.

Жара донимала хоббитов. Мошкара гудящим роем толклась над ними,

и солнце немилосердно пекло им спины; наконец тропку перекрыла зыбкая

серая тень, какие-то тощие ветви с редкой листвою. Что ни шаг – душней и

трудней. Земля словно источала сонливость, и сонно колыхался парной

воздух.

Фродо тяжко клевал носом. Пин, который едва плелся перед ним,

вдруг опустился на колени. Фродо придерживал пони и услышал голос

Мерри:

– Зря мучаемся. Все, я шагу больше не ступлю. Поспать надо. Там вон,

под вязами, прохладней. И мух меньше!

Фродо его неверный голос очень не понравился.

– Взбодрись! – крикнул он. – Не время спать! Надо сначала выбраться

из Леса!

Однако спутников его цепенила дремота. Сэм зевал и хлопал глазами.

Фродо почувствовал, что и сам засыпает – в глазах у него все поплыло, и

неотвязное жужжанье мерзких мух вдруг стихло. Был только легкий шепот,