– В какой там путь, сударь! – воскликнул Сэм. – Что я, голый пойду? –

Он сбросил венец, пояс, кольца, сорвал саван и шарил глазами по траве, словно ожидая увидеть где-то неподалеку свое хоббитское платье: куртку, штаны, плащ.

– Не ищите зря одежду, все равно не сыщете, – сказал Том, мигом

спрыгнув с могильного холма и пританцовывая вокруг хоббитов как ни в

чем не бывало.

– Почему же это не искать? – удивился Пин, с веселым недоумением

глядя на пляшущего Бомбадила. – А как же?

Том только покачал головой.

– Радуйтесь лучше, что вышли на свет из безвозвратных глубин: от

свирепых умертвий спасения нет в темных провалах могил. Живо!

Снимайте могильную гниль и по траве – нагишом! Надо стряхнуть вам

подземную пыль… Ну а я на охоту пошел.

И побежал под гору, насвистывая и припевая. Фродо долго глядел ему

вслед, а Том вприпрыжку мчался на юг зеленой ложбиной между холмами с

посвистом и припевом:

Гоп-топ! Хоп-хлоп! Где ты бродишь, мой конек?

Хлоп-хоп! Гоп-топ! Возвращайся, скакунок!

Чуткий нос, ловкий хвост, верный Хопкин-Бобкин,

Белоногий толстунок, остроухий Хопкин!

Так пел Том Бомбадил, на бегу подбрасывая шляпу и ловя ее, пока не

скрылся в низине, но и оттуда доносилось: «Гоп-топ! Хлоп-хоп!», покуда не

подул южный ветер.

Парило по-вчерашнему. Хоббиты побегали по траве, как им было

велено. Потом валялись на солнышке, изнывая от радости, точно их чудом

перенесли в теплынь с мороза; с такой радостью больной однажды легко

встает с постели и видит, что жизнь заново распахнута перед ним настежь.

К тому времени, как Том вернулся, они успели прогреться до седьмого

пота и здорово проголодаться. Из-за гребня холма выскочила его

подброшенная шляпа; потом появился он сам: а за ним шесть пони: пять

их собственных и еще один, наверно, Хопкин-Бобкин – он был крупнее, крепче, толще (и старше) остальных. Мерри, бывший хозяин всех пони,

называл их как придется, а с этих пор они стали отзываться на клички, которые дал им Том Бомбадил. Том подозвал их, одного за другим; они

подошли и выстроились в ряд, а Том насмешливо поклонился хоббитам.

– Забирайте-ка лошадок! – сказал Том. – Им, бедняжкам, стало

страшно, и они от вас удрали – бросили хозяев. У лошадок нос по ветру: как учуяли умертвий – мигом поминай как звали… Но ругать нельзя их!

Где же это видано – лезть самим в Могильники? Может, хоббитам-то надо

поучиться у лошадок? Вишь – цела у них поклажа. Молодцы, лошадушки!

И чутье у них вернее: убежали от умертвий, от подземной лютой смерти…

Нет, нельзя ругать их!

– А шестой для кого? – поинтересовался Фродо.

– Для меня, – ответил Том. – Он мой дружок. Бродит, где захочется. Но

когда его покличешь, прибегает тотчас же. Том проводит хоббитов тропкой

самой краткой, чтоб они сегодня же добрались до Тракта.

Хоббиты пришли в восторг, и благодарности их не было конца, а Том

рассмеялся и сказал:

– Тома Золотинка ждет, и забот – полон рот. Он проводит хоббитов,

чтоб не беспокоиться. Ведь они какой народ? С ними уймища хлопот!

Только вызволишь из Вяза – под землей завязнут. Если не дойдут до Тракта

– что-то будет завтра?.. Нет, уж лучше проводить их – и освободиться.

Судя по солнцу, еще и десяти не было, но хоббиты с удовольствием

пообедали бы, если б на то хватило припасов. Хватило только на завтрак: они съели все, что запасли накануне, и почти все, что подвез Том. Не так

уж это было много для изголодавшихся хоббитов, однако на душе у них

стало куда веселее. Пока они завтракали, Том бродил по холму и перебирал

сокровища. Львиную их долю он сложил сверкающей грудой – «пусть

найдет, кто найдет, и спокойно владеет, будь то птица, зверь, человек или

эльф»: так было снято могильное заклятие, чтоб сюда снова не явились

умертвия. Себе он взял сапфировую брошь, бархатисто-переливчатую,

словно крылья бабочки. Том долго смотрел на нее, будто что-то

припоминая. Потом покачал головой и промолвил:

– Та, что некогда ее на плече носила, ярче дня была лицом, солнечней

сапфира… Так пускай же эту брошку носит Золотинка: будет память нам о

прошлом – звездочка-живинка.

Каждому хоббиту достался кинжал – длинный, прямой, с красно-

золотым змейчатым узором по клинку. Обнаженные, они сверкали холодно

и сурово, а ножны были черные, легкие и прочные, из неведомого металла,

усыпанные самоцветами. То ли их сберегли чудесные ножны, то ли