Хеди Тенор пришла в компанию моего отца, когда та только создавала организацию, и попросила нас стать соучредителями. По словам совета директоров, это был способ связать имя Хоторна с чем-то хорошим.

Я отказался.

Вместо этого я выписывал ей чек, когда им требовалось финансирование или пожертвование от имени Розмари. Я не хотел, чтобы эта организация, работа Хеди и ее боль стали инструментом маркетинга для «Хоторн Технолоджи».

Эти девочки заслуживают большего, чем просто жалость.

— Что ты видишь?

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, неподвижно стоящую рядом со мной. Между нашими плечами расстояние в несколько дюймов. Знает ли она, насколько это очевидно? Как она физически и эмоционально держит других на расстоянии?

Я прослеживаю взглядом изгиб ее изящного носика, ногтями цвета индиго она заправляет прядь белых волос за ухо.

И что же я вижу?

Девушку, которой так или иначе восхищается почти каждый мужчина в этой комнате.

Не только потому, что она художник, а потому что она обаятельна. Это не имеет ничего общего с ее красотой. Многие женщины красивы, но именно так она незаметно привлекает к себе внимание, не подозревая о том, какой эффект производит на окружающих. Это проявляется в ее походке, жестах при разговоре, осанке.

В ее глазах появляется отрешенный блеск, из-за которого губы вытягиваются в прямую линию. Это делает ее неприступной, как будто ты не хочешь тревожить мысли, которые витают у нее в голове.

И все же…

Ты, блядь, ничего не можешь с собой поделать. У тебя практически нет выбора, кроме как увидеть ее поближе.

Не помогает и то, что серебристое платье, в которое она одета, облегает каждый изгиб, струится ниже груди и обнажает левую ногу чуть ниже бедра, подчеркивая изящество ее убийственной фигуры.

Я поворачиваюсь обратно к картине, засовывая руки в карманы.

— Человек, который слишком много думает и слишком мало говорит, — произношу я, гадая, оказывает ли мой голос на нее такой же эффект в этой освещенной комнате, как и в тени безмолвного коридора.

— В рейтинге Forbes «30 до 30» не упомянули, что ты искусствовед, — краем глаза я наблюдаю за тем, как она скрещивает стройные руки на груди.

— Ты веришь всему, что читаешь обо мне?

— То немногое, что я читала, похоже, было ложью, — я не упускаю из виду, как она выделила слово «немногое», желая напомнить мне о том, как мало я волнуюее. — Говорят, ты неразговорчив. Однако, похоже, это не так.

— С тобой.

Мой ответ удивляет ее. Может быть, это из-за честности, а может быть, из-за ее недоверия. Это правда, что я мало разговариваю, ни с незнакомцами и не ради веселья, но мне нравится разговаривать с ней.

Мне нравится знать, что кто-то хочет слышать мой голос, и, хотя она отрицает это, она хочет быть этим кем-то. Я думаю, что Коралина Уиттакер думает обо мне чаще, чем ей хотелось бы, чтобы я знал. Что она испытывает ко мне любопытство из-за той ночи в «Вербене»? Когда мой голос был единственным, что удерживало ее от падения за грань?

Я почувствовал это.

Эту связь. Ту, которую я почувствовал, когда увидел, как она покидает поместье Синклеров. Ту, что я почувствовал, когда навещал ее в больнице. Тот тайный язык, который понимали только мы двое, когда она звонила мне. Та маленькая ниточка судьбы, которая не позволяла мне отвести от нее взгляд в том клубе.

Она вибрировала между нами, как секрет.

Ее убивает, что она не может взять в руки ножницы и разрезать ее.

Меня убивает то, что я хочу большего.

Я не должен желать большего ни от кого. Особенно от нее.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенной?

Я поворачиваю голову в ее сторону, и наши глаза впервые за сегодняшний вечер встречаются. В них нет ни капли застенчивости. Она выдерживает мой взгляд, одна темная бровь выгнута дугой, накрашенные темно-красные губы образуют линию, которая не подразумевает веселья.

Сурово красива, с очень небольшим оттенком мягкости на лице.

Ее каштановые волосы спадают за плечи, а белые пряди спереди заправлены за уши, чтобы продемонстрировать бриллианты, пронзающие мочки. Каждое ее движение кажется расчетливым, как будто она отточила искусство самосохранения в мире, который учил ее быть осторожной.

— Что-то вроде этого, — дразню я, не разрывая зрительного контакта.

Она хочет, чтобы люди воспринимали ее равнодушной.

Но она не может скрыть теплоту в своих глазах цвета каштана. Они не могут лгать. Несмотря на отстраненность, холодное безразличие, напоминающее окружающим о дистанции, которую она держит между собой и миром, в глубине скрывается более мягкое существо.

Невидимая крепость, которую она возвела вокруг себя, защищает ее от всех. В том числе и от себя самой, я полагаю.