Когда она отстраняется от меня, у меня перехватывает дыхание. Скотт ласково улыбается своей жене, словно она держит в руках солнце. Сайлас обнимает меня за талию, а Леви присоединяется, спрашивая о пироге.

На краткий миг я позволяю себе представить, что было бы, если бы это была моя семья. Кем бы я стала, если бы руки, призванные вырастить меня, укрепили мой дух, а не заставили его ненавидеть? Если бы добрые слова давались свободно, а не с кислым послевкусием?

В кармане у меня жужжит телефон, и когда я достаю его, мои брови хмурятся.

— Кто это? — спрашивает Сайлас, стоящий рядом со мной, как будто заметил, что мои плечи напряглись.

— Мой домовладелец, — я чувствую, как холодок пробегает у меня по спине.

— Алло? — отвечаю я нерешительно, прижимая телефон к уху и отходя от всех.

— Мисс Уиттакер, это Йен из вашего дома, — начинает он. — Извините, что звоню вам так неожиданно, но служба безопасности только что сообщила нам, что в вашу квартиру вломились.

Мое сердце замирает, и время замирает.

Острые, как бритва, когти паники вонзаются в мою грудь и крепко сжимают ее. Я напоминаю себе, что Лилак сегодня с Реджиной в парикмахерской, что она в безопасности, но это не останавливает приступ страха.

Я слушаю, как Йен говорит мне, что полиция уже там, но его голос начинает затихать. Ничто больше не является безопасным — даже четыре стены моего дома, которые должны были стать убежищем от всего этого хаоса.

Реальность возвращается со своими проворными, холодными руками, напоминая мне, что это не моя семья. Что я не настоящая жена, и есть мужчина, который отказывается меня отпускать.

Ничего хорошего не бывает по-настоящему. Только не для меня.

Не навсегда.

Коралина

То, что раньше было для меня безопасным убежищем, превратилось в извращенное отражение живущего во мне беспорядка. Каждый дюйм этого места напоминал о том, как много мне приходится бояться. Я позволила себе слишком далеко отклониться от плана. Позволила Сайласу затянуть меня в себя и увести подальше от опасности, от которой он не мог меня защитить.

Стивен Синклер ворвался в мою квартиру.

Я чувствую его присутствие повсюду. Его злоба таится в каждой разбитой тарелке. В каждом разорванном куске ткани — его безумная одержимость. На каждой стене, забрызганной черной краской, остались отпечатки его пальцев.

Когда я брожу по развалинам своей квартиры, от запаха Old Spice у меня горят глаза. Он просочился в каждое мое воспоминание, загрязнив жизнь, которую я построила после него, просто потому что он мог.

Я едва вздрагиваю, переступая через груду битого стекла, и иду к своей спальне, пока Лилак на заднем плане разговаривает с Сайласом. Их голоса — это статический шум.

Дверь со скрипом открывается. Я отказываюсь плакать, не при людях, но когда вижу, в каком состоянии находится моя комната, поддаюсь искушению. Не от грусти, а от гнева, который кипит в моем желудке, переполняя вены.

Все мои текущие проекты уничтожены. Изрезаны, сожжены и разрушены так, что их невозможно спасти. Перья из подушек разбросаны по моей разбитой кровати. Моя одежда сорвана со своих мест, порвана и пропитана краской.

Но только один холст, стоящий на мольберте среди всего этого хаоса, приводит меня в ярость.

На картине, которую я уже начала писать, и которая показалась Сайласу очень знакомой, корявым почерком Стивена написано красной акриловой краской. К ней прибита газетная вырезка о нашей свадьбе, а под ней — записка.

Он никогда не избавит твое тело от воспоминаний обо мне. Если ты во мне, я отказываюсь покидать тебя. Тебе никогда не сбежать от меня, Цирцея.

— Кора? — раздается позади меня мягкий голос Лилак.

Я ослеплена яростью, красный цвет просачивается в мое зрение со всех сторон. Я чувствую только, как гнев бьется в моих венах, стучит в ушах, колотится в сердце.

Неужели он недостаточно поимел меня в том подвале? Он должен был напомнить мне, что у меня все еще есть сердце только для того, чтобы уничтожить последнюю его частичку.

В ушах стоит рев, такой сильный, что он почти ослепляет меня.

Ему было недостаточно взять только часть, он должен был получить все. Мозолистыми руками он ломал мне ребра одно за другим, вырывая из грудной клетки этот дурацкий орган, чтобы полакомиться им.

Он не собирался останавливаться, пока не сожрет меня целиком. Пока вся я снова не стану принадлежать ему, даже если не буду жива.

Я помню ту ночь, когда я молилась Сайласу в трубку телефона, сидя на крыше. Когда я умоляла вернуться и умереть в том подвале, где было так пусто, что я не хотела жить. Все, чего я хотела, — это чтобы оно забрало то, что от меня осталось, и оставило мое тело гнить в суровой земле в покое.

Наверное, в ту ночь звезды слушали меня, и они исполнили мое желание.