Я и сам бы хотел это понять. Какая игра, на фиг? Что за выкрутасы? Что за тараканы поселились в беременном мозгу и какую революцию они там устроили?!

Подрываюсь и снова бегом по комнатам. Ну конечно. Вещи на месте. Все. Те, которые покупал я. Дальше можно не проверять, но я упорно открываю детскую и методично осматриваю шкаф и комод.

И что всё это значит!?

Нет, сейчас более-менее удается понять молчание, слова подруги и уход. Узнала и психанула. Только поправочка: Светка прошлое, которое там и остается. Допустим, надо было рассказать самому. Но когда? Да и о чем? Ясно же, что до нашей встречи я не жил монахом. А после первой совместной ночи никого не было. Я не моногамен, нет. Но после своей девочки других просто не хотелось. Не пылало.

Интересно, откуда же инфа? Вещей здесь нет, и не может быть. Каждый уголок был тщательно вылизан, а спальню я и вовсе поменял. Не страдал загонами, но привести свою ягодку в кровать, где был с другими… не комильфо. Самому было бы противно.

— Олег, кто-то приходил ещё? Кроме подруги?

Цепляюсь за свою мысль. Мама не вняла разговорам? И снова звонок ба вспоминается.

Не зря, как оказалось. Ирина Иосифовна собственной персоной почтила вниманием. А уж с неё станется. Вручаю охраннику розовых чудищ и тороплюсь к тачке. Настало время задать правильные вопросы родне.

И самый первый из них — родные ли мы? В голове не укладывается, зачем лезть в чужую жизнь.

Конечно, внутри бьется беспокойство: как она? Слабая же совсем. Недавно же из больницы, ходить толком нельзя. Ладно с подругой, та в обиду не даст, да и помощь оказать умеет.

Бросаю взгляд на часы. Еще не слишком поздно нанести визит вежливости. Может, позвонить и предупредить? Решаю, что неожиданность будет в тему. Но деда набираю.

— Так Ира вчера утром еще к родителям твоим уехала.

Пару минут болтаем и прощаемся. Вот, значит, откуда узнала. Отцу и сдавать не надо было.

Тем лучше. Разворачиваюсь, нарушая, кажется, в очередной раз, и мчу к старшему поколению.

Отец выглядит помятым и отводит глаза. Зато женская часть семейства смотрит прямо и гордо.

— Ты что натворила?

Шиплю, шагая к ба. Не до реверансом сейчас. Время, время утекает, а еще не нашел и не сжимаю свою девочку в объятиях.

— Егор, ты что себе позволяешь? В приличных домах…

— В приличных, ба. Там не лезут в жизнь друг друга, разве нет? Давай прямо: ты к Ксюше зачем ходила? Что такого наговорила, из-за чего она ушла!?

А дальше… дальше каждая фраза, как новый гвоздь в крышку гроба.

Да нет. Бред. Полный бред.

Сама призналась, что не знает, от кого беременность.

Ксюша, моя Ксюша не могла так поступить. Это мой ребенок.

Да я уверен в этом.

Взяла деньги.

Ксюшка? Которая платья не носит, потому что дорого? У которой случилась истерика, когда она увидела ценник на колготках? Которые, к слову, так и остались нераспечатанными в шкафу.

Нет. Не верю.

Ба идет в прихожую, а я задаю вопрос, который мучает с самого начала. Потому что во весь этот бред я просто не верю.

— А Светка здесь при чем?

— Сынок, — мать картинно промакивает глаза платочком, — бабушка хотела как лучше. Хотела рассказать про твою невесту, предложить сделать тест. Кто же знал, какая меркантильная особа…

Мама качает головой, а перед моими глазами появляется белый лист. Разборчиво, печатными буквами… расписка…

«Я, Романова Оксана Игоревна… получила на руки… Обязуюсь…»

Второй раз за день буквы прыгают, а слова не обретают смысл.

Я не знаю ксюшин почерк, к своему стыду, но подпись изучил отлично. Доверка для сада постоянно была при мне. Точнее, копия. Пока где-то не посеял. Выронил или с документами попала. И сейчас эта подпись передо мной.

Полтора ляма? За… Да как так-то!?

— Подожди, ба. То есть ты просто так отдала деньги… эээ… чужой девушке? За что?

Все еще не доверяю. И хоть глаза увидели, а уши услышали, сознание отказывается принимать. Я очень хорошо знаю свою девочку.

— Внук, теряешь хватку. Все написано: за неразглашение информации о семье. С таких станется помотать нервы и тянуть деньги. А теперь, когда всё выяснили, иди я тебя обниму.

Да нет же. Отступаю назад, оглушенный. Что-то здесь не так.

Хочу поговорить с Ксюшей. Да. Пусть в глаза мне всё скажет.

И не вяжется никак вопрос про Бинковскую с рассказом бабушки.

Дозваниваюсь до Тимура и прошу поминутно вспомнить их разговор. Раздолбай тянет слоги, словно только вылез из постели. А, может, и до сих пор в ней, судя по тихому смеху его Ульки. Мысленно прошу прощения у молодых, но мне сейчас важнее.

— Да не помню я. Однозначно, она при мне не плакала. Даже улыбалась. А что произошло-то у вас опять?

— Сам хочу понять. Ладно, потом.