Дрова есть, но пока относительно тепло. Скоро грянут морозы, и тогда придется купить. Поэтому и сейчас, превозмогая тошноту, я старательно леплю куличики с девочкой Соней. Даша, как взрослая, возится с Маруськой на шаг в стороне.

Я думала, она будет задавать миллион вопросов, готовилась к ним, но она кремень. Сложила в своей головке всё.

Милка приезжала всего раз. Но зато звонит каждый день. В ближайшее время предстоит поход к врачу. Давно пора уже. Живот все еще плоский, только присмотревшись можно увидеть. Будто переела. Ничего не болит, не тянет. Единственное напоминание о беременности — жуткая тошнота. Кроме геркулеса ничего впихнуть в себя не могу. Но он вроде как полезный. Милка в свой единственный визит привезла витамины, стараюсь их принимать с кашей. Поодиночке так и норовят выскочить обратно.

Пользуясь тем, что Софочка отвлеклась на за́мок Даши и Маруськи, открываю телефон и читаю.

«На 15 неделе беременности активно формируются структуры головного мозга. Появляются зачатки извилин, нервные клетки продолжают деление и начинают координировать действия ребенка»

Скоро и я смогу увидеть своего отважного малыша. Он уже похож на маленького человечка, я видела фотографии в интернете.

«Записала тебя на следующую неделю. Вторник. Приеду утром, посижу с мелкотой».

Улыбаюсь. От всей прошлой жизни осталась одна Милка. Моя верная любимая подружка.

Я еще в больнице недоумевала, куда пропала Нина. Только потом узнала, что с ее номера звонил Антон, и Мила заблокировала их. А больше попыток связаться она не делала. Хотя в соцсетях могла бы написать. Если бы захотела. Но не так и много мы общались.

Про визит Егора она, кстати, не сразу, но тоже рассказала. Опять деньги. Помешаны они на них что ли? В их мире все изменяется размером счета. У кого больше, тот и достоин.

Я так и не поняла про какую-то расписку, мне её никто не давал. Сделала вывод, что подружка чего-то не услышала.

Начинает сыпаться снежок. Первый в этом году. Завороженно смотрю наверх. Снежинки летят и сразу тают. Сколько они живут? Пару секунд? Но успевают подарить радость людям.

— Давайте домой, а то замерзнем.

Собираю игрушки, и беру младших за ручки. Соня не первый раз у нас дома, ей нравится играть с девочками. Пока ее мама устраивает личную жизнь. Пусть хоть кому-то повезет.

Разогреваю овощной суп, кормлю детей. Включаю им мультик на телефоне. Знаю, что за столом нельзя, но слабость берет верх, и я, развалившись, сижу на стуле рядом.

Покончив с обедом, малышки принимаются рисовать, а я открываю почту, чтобы переписать новые задания. Закрыв письма, бездумно листаю новостную ленту. Зачем-то нажимаю новости региона и…

Зачем я сюда полезла?!

«Сын Александра Керро объявил о помолвке. Наконец-то Егор представил обществу свою невесту. Светлана Бинковская, дочь…»

Дальше не читаю, пытаясь закрыть выскочившее фото.

— Ксюш, это Егор?

Дашка напряженно сопит, глядя через плечо.

— Слезь, Даш, упадешь.

— Это из-за неё он нас выгнал?

— Нет, малышка, что ты. Мы сами ушли. У него своя семья, а нас он… он просто нам помог.

— Мила сказала, он плохой. Но он хороший, Ксюш. Его, наверное, заколдовали.

Наверное. Все эти дни я запрещала себе думать о нем. Сначала потому, что обманул. Потом… потом царапнуло, что не стал бы он искать Милку, но вспомнив его бабушку, загнала свою боль подальше. Человек удивительное существо: привыкает ко всему. Даже к боли. Она не проходит, но притупляется. И вот ты уже можешь улыбаться, радоваться мелочам, и только ночами выть, кусая подушку.

Ночь — самое тяжелое время для тех, у кого болит. И самое прекрасное для тех, кто любит.

В понедельник пеку блинчики, подпевая модную песенку. Слова прерываются стандартной мелодией.

Тетя Зоя? Еще один человек, которому я оставила новый номер. Ивану пыталась, но он только промычал в трубку, чтобы оставила его в покое.

— Теть Зоя, здравствуйте! Как Вы?

— Ксюша, деточка, — она всхлипывает, а я понимаю, что случилось плохое. — Приезжай. Иван разбился.

***

Что должен чувствовать человек, глядя на мертвого мучителя? Радость? Удовольствие? Страх?

Нет. Даже странно.

Меня не хотели допускать, узнав о положении. Но видя, что не плачу и не истерю, проводили в морг. Холодно. И запах… больше ничего.

Под простыней лежит чужой человек. Нет, я знаю, что это Иван. Узнаю́ его. Но он… он чужой. Белый такой…

Прикасаюсь к ледяной руке. Зачем? Может быть, чтобы убедиться, что он не вскочит и не сорвет свой страшный ремень?

Меня не пугает даже, что нет полголовы. Я туда не смотрю. Странным образом лицо практически не пострадало. Сейчас, перед вечным покоем, он кажется даже красивым. Без своей маски злобного чудовища.

— С Вами всё в порядке?

— Да.

Нарушать тишину не хочется. В этом месте она не давит даже. Просто тишина и покой. Вечный.