Дани улыбнулась и от ее беспокойства почти что не осталось и следа… Я доволен. Можно было бы и разрыдаться, обнять ее, дать волю чувствам, это, в прочем-то и хотелось сделать с самого начала, но ни к чему предаваться унынию и страдать попусту там, где все уже кончилось. Сегодня проблема решена, а вот вопрос с завтра нужно решать завтра… Ну или сегодня прямо с Крогом.

Ладно, хорошо лежим, но есть и пара дел, которые я бы очень хотел сделать. С трудом, как младенец, я поднялся на ноги и вызвал из инвентаря копье моего собственного производства. Как оружие дерьмо, но послужит мне костылем пару дней.

— Быть может вам нужна помощь… Я…

— Пожалуйста, иди в кроватку и оденься теплее, снаружи все еще не лето — отрезал я и заковылял к выходу из комнаты.

— Как вы грубо — я даже по голосу понял, что кое-кто надулся.

Ну ничего, хорошего понемножку.

— Я вернусь, как все осмотрю, будь хорошей девочкой и побереги свое здоровье — ох и не думал я, что в двадцать с копейками мне понадобится клюка… Даже брюзжу как старый дед.

— Вам тяжело ходить!

— Еще тяжелее мне думать, что ты замерзаешь!

И тишина… Мне даже оборачиваться не стоит, чтобы понять, что кое-кто сейчас застыл столбом и раскраснелся… О, вот и шуршание одеял, шах и мат, я девушек клеил, пока ты еще пешком под стол ходила — уже в двенадцать я был тем еще мачо.

— Только возвращайтесь поскорее…

Тихонечко так, сдавленно.

— Да-да, как только — так сразу…

На самом деле меня немножко пугало положение моего сердца… В праздном своем состоянии я совершенно забыл о нем, а ведь там смерть кощеева хранится и лучше бы быть хоть немножко, но предусмотрительнее, в конце концов у меня теперь чуть больше двух комнат. На глаза попался Харик.

— Так, дверь в комнате Дани сменить.

— Будет исполнено!

И мы разошлись. Эхх, люблю запах власти по утрам.

Снаружи стоял гомон, зеленые отскребали своих товарищей, вернее их неисчезнувшие ошметки, а еще парочка махалась дубинками на небольшую золотую светящуюся точку. Ах да… Возвращение блудной дочери. И с писком и злобным взглядом Воня бросилась мне за пазуху, всем своим видом показывая, что вот сейчас зеленым наступит абзац.

— Тихо-тихо-тихо! Своя!

— Грин-грат! — зеленый указал на разодранную повязку.

— Новую получишь, да и перед кем тебе красоваться?!

— Ноэртэ!

— Но-но, вмять, еще пара слов и госпожу Дани кое-кто никогда больше не увидит.

— Гроонт…

Феечка показала зеленому язык, за что получила щелбан.

— А ты не беси их лишний раз, в следующий раз на коленях прощения просить заставлю!

Воня что-то жалобно пропищала, схватившись за ушибленный лобик.

Хаа… Как дети малые. С зелеными-то еще понятно, а вот с Воней все сложнее и сложнее. Видимо, не совсем уж я ее и приручил, потому что в последнее время я и сам перестал замечать, когда она есть. а когда ее нет. Она периодически появляется в пещере, веселит меня, Дани, бесит зеленозадых, да и исчезает на месяц или больше. Сколько фею не корми, все в поле смотрит…

И вдруг в нос шибанул до боли знакомый запах…

— Во-онь, это что? — вдруг спросил я, плетясь к сердцу.

Она лишь отвела взгляд и слегка отстранилась от меня…

— Либо меня нюх обманывает, либо чья-то мелкая желтая задница не получит сегодня ни одного грамма удовольствия!

И тут желтая взбунтовалась и что-то запищала на своем тарабарском.

— Ибо нефиг! Либо цветы, либо я!

Она уже чуть менее активно пищала, скорее уж так, бурчала что-то сама себе.

— Да, я тот еще тиран… Отмывать щеткой буду.

Тут ее взгляд остекленел и с новой силой она принялась протестовать против грубой, жесткой и отвратительной щетки первого тира. Евгений ей обычно отчищал всякие железки от ржавчины.

— Нечего-нечего, она пачкаться, а я ей еще и спа-процедуры? Разочек для профилактики не повредит.

Воня ужаснулась, но все же послушно приняла свою судьбу.

— Правильно, а как отмоешься — я весь твой на вечер…

И тут же она обрадовалась и взвилась волчком вокруг меня. Какая простушка… Эхх, как иногда хочется, чтобы со всеми было так.

А тем временем за разговором мы допетрили до моего сердца. Осмотревшись, я понял, где оно, Хранитель, в конце-то концов, чувствует, где самая ценная вещь его жизни. И была она под метром с половиной снега и еще метрушкой промороженной, твердой, обледеневшей земли.