— Не выйдет, — возразил папа. — Старую квартиру придётся сдать.

— Второй вариант. Я перебираюсь к бабушке с дедушкой на Войсковой. Знаю, там дядя с семьёй живет, но одна комната свободная. Бабушка, дедушка, вы же меня не прогоните?

— Конечно — не прогоним… — начал дед и осёкся, глядя на дочь с зятем.

— Третий вариант. Спортивный интернат. По воскресеньям я буду приезжать на Одоевского или на Войсковой.

Его отмёл папа. Коль квартира выделяется государством на троих, въехать должны трое. Не отберут, наверно, но неприятности по партийной линии из-за лишних метров обеспечены.

— Как хорошо, когда в семье так всё просто решается! — я поднялся из-за стола. — Мы никуда не переезжаем и не фотографируемся. До вечера!

Я прекрасно понимал, что лакомый куш в виде удвоения занимаемых метров можно отобрать у моих родителей, только их убив. Вообще, само по себе понятие «дали квартиру» отдает беспредельным маразмом. Во всём мире жильём можно владеть на праве собственности, арендовать или пользоваться служебным. В СССР привыкли получать квартиры даром, правда, с большим трудом и отстояв очередь. Почему зарплаты с гулькин хрен? Потому что жильё бесплатное, здравоохранение бесплатное, обучение бесплатное… Да я бы болт положил на вашу бесплатность, дайте людям денег сообразно их полезному трудовому вкладу, и они сами себе купят всё необходимое… Нет, коммунисты не искали лёгких путей, а придумывали обходные, чтоб запудрить пастве мозги и скрыть своё бессилие обеспечить необходимым хотя бы на уровне ГДР, откуда Красная армия вывезла после сорок пятого буквально каждый гвоздик. Со слов дедушки знаю, он — военный железнодорожник, сам занимался высочайше одобренным мародёрством.

Я крутил педали велика и вспоминал, как вчера папа и дедушка, наклюкавшись коньяку, разоткровенничались друг перед дружкой на тему политики. Место способствовало — на некотором удалении от глушилок по улице Радистов «голоса» в приёмнике звучали гораздо чётче.

— Знаешь, дорогой Стефан Григорьевич, — заявил отец. — А ведь никто в коммунистов и коммунизм больше не верит. Вообще! Даже мы, коммунисты. Но из партии не выходим. Почему? Попрут с работы! И квартиру не дадут. И на повышение не отправят.

— Не, зятёк. Верят. Мало, но верят. И в Ленина, и в Сталина, и в нынешнего, с бровями. Идиоты, мать их…

— То есть Коммунистическая партия состоит из таких как мы с тобой, откровенных карьеристов, да? И конченных идиотов, принимающих бред из телевизора за чистую монету, — он налил ещё по одной. — Так выпьем за неё, сука, за Коммунистическую партию, потому что нам с ней хорошо!

Окончание разговора не слышал. Бабушка под надуманным предлогом утащила меня с веранды, где лились крамольные речи и звучали ругательства в адрес партии и правительства, не матерные, но всё же.

Вскоре перед велосипедом раскрылся простор Минского моря, на самом деле — не слишком большого водохранилища, но для лишённой больших водоёмов Белоруссии вполне себе здоровенного. Политический выбор ясен, пионэрский галстук надел, скоро приколю комсомольский значок, а при первой возможности заполучу членский билет КПСС. Не потому что верю в бессмертное учение Маркса-Ленина-Брежнева, а чисто ради возможности ездить за границу. Коган говорил: придётся рано жениться. Неженатых выпускают хуже, с ними больше шанс невозвращенчества.

Что делать с квартирой — не решил. Ясен пень, голос имею разве что совещательный, мои фээ по поводу переезда в жопу мира отметены заранее. Нужно только выбрать линию сопротивления, чтоб не впустую потратить восемь лет до совершеннолетия.

Бокс и боевое самбо дали мне ощущение настоящей жизни, а не только разыгрывания роли ребёнка, в теле которого очутился. Восемь лет изображать малька, потом тинэйджера-школьника и тупо ждать? Ну уж нет.

Был будний день, пляж недалеко от гостиницы «Юность» сиротел пустынностью. Лишь под деревьями сосновой рощицы на холме виднелась какая-то группа. Я поставил велосипед вертикально, уперев педалью в камушек, разделся и бросился в воду. Поплыл, отталкиваясь широкими гребками. Плавание — не моё в плане спорта, но какой кайф! Хоть вода уже прохладная, скоро осень.

Развернулся и поплыл к берегу, включив пятую передачу. Какой-то тип взял мой, точнее — папин велик и делово осматривал его.

Выскочив на мелководье, перешёл на бег.

— Чего лапаешь? Не твоё!

— А тебе жалко, козёл? Покатаюсь и верну.

Пацан деревенского вида, минимум лет шестнадцать на вид, запрыгнул в седло и надавил на педали. Не учёл, что у шоссейника колёса тонкие, проваливаются в песок, быстро не уедешь.