Отец объяснял: хибары снести очень трудно. В большинстве домишек никто не живёт либо по одному-двое, а прописано по пятнадцать, каждого полагается обеспечить квартирой в Минске из расчёта двенадцать метров жилой площади на душу. Поскольку земля в СССР не стоила практически ничего, а затраты на подведение коммуникаций считать было некомильфо, предпочитали тянуть кварталы дальше к кольцевой дороге, окружая подобные острова частного сектора, где капремонт и, тем более, реконструкция домов запрещалась. Город кишел деревянными скворечниками довоенной постройки, они занимали то ли треть, то ли вообще сорок процентов площади, за точность не ручаюсь.

Поскольку переезд состоялся до начала учебного года, перед шестым классом папа взял меня за руку словно дошколёнка и повёл записывать в новую, только открывшуюся школу номер сто двадцать семь. Она не была ближайшая к дому, в той иностранным языком был французский, а на Якуба Коласа я изучал английский. Слово «изучал» стоит взять в кавычки, уровень советского школьника в иностранном после пятого класса — ровненько нулевой, и, в общем-то, с тем же успехом я бы начал любой европейский, все основные мне знакомы, но родитель был уверен, что английский рулит. Возможно, он переслушал «голосов». Его, владеющего только русским и русским матерным, увлечение Англией и Штатами сколько-то десятилетий назад квалифицировали бы как «низкопоклонство перед Западом», попёрли бы не только из парткома БГУ, но и из КПСС вообще, а без партбилета преподавать научный коммунизм никто не позволит. Но близилась разрядка, во Вьетнаме война шла к концу, Судного дня ещё не началась, поэтому батя с важным лицом и ничего не опасаясь доказывал измотанной тёте-завучу, что английский его отпрыску кровно необходим. В итоге меня записали в шестой класс школы, относящейся к другому кварталу, чем папа обеспечил мне веселуху по десятый класс включительно.

Мальчиши-драчуны кучковались не только по месту жительства, но и по принадлежности к школе. В сто двадцать седьмой я слыл чужим, потому что жил в другом месте. Во дворе дома по Одоевского своим не стал, потому что тамошние пацаны поголовно ходили в сто двадцать шестую. В результате каждый поход в школу и обратно, примерно четверть часа в одну сторону, превращался в лотерею — услышу ли я сегодня «Эй, пацанчик, мелочь есть? А если найду?»

Как не грустно признаться, отдавал. Экономия пятнадцати советских копеек не приблизит к восьмистам миллионам долларов. И у нас, и в «Спартаке» Ботвинника случались эксцессы, когда боксёр, отбиваясь от шоблы в пять-десять гопников, ломал кому-то челюсть, менты, получив сигнал из больнички, устраивали разбор, шпана единогласно переводила стрелки на спортсмена. Не сажали, возраст уголовной ответственности не наступил, но добивались исключения из секции, а также ставили на учёт в детскую комнату милиции. Мой отец, вдобавок, получил бы подарок по партийной линии, а маминых «я же предупреждала!» хватило бы на десятилетия вперёд.

Её мечты, что жить будем исключительно в доцентско-профессорской среде, растаяли как дым. Окружение было пролетарским. Местами откровенно люмпенским. Наш дом считался населённым недобитой буржуазией. Употребив и закусив на детской площадке во дворе, местная алкашня непременно отливала и гадила по-крупному именно в наших подъездах, они не запирались. «Москвич», прекрасно ночевавший у площади Якуба Коласа, здесь всего лишь раз оставленный на ночь во дворе, лишился колпаков колёс и щёток стеклоочистителей, отец наутро, ругаясь на чём свет стоит, отогнал его в дедушкин дворик на Войсковом переулке, идея ездить в университет на занятия на собственной машине провалилась с треском.

А знал бы он, как судьба меня отблагодарит за его радения в отношении английского… Старая еврейка, обучавшая меня в девятнадцатой школе, владела им неплохо, несколько старомодно, правда. Её ограничивали более чем скудная школьная программа с замшелой методикой преподавания и полное отсутствие тяги учеников к любому иностранному языку. В СССР за рубеж ездили единицы, основная масса не имела шанса, так зачем напрягаться?

Мария Васильевна, которой заполнили вакантное место учительницы в свежеоткрытой школе, только закончила пединститут. Наверно — каким-то чудом и по блату, ровно также распределилась в Минск. Её первый урок выпал пятым и завершающим, сорвав меня с резьбы. Нет, я не был готов объяснять, что в тело шестиклассника вселился демон. Но её английский меня убил, особенно произношение.

После урока, когда мои новые одноклассники тайфуном сорвались с мест и понеслись к выходу, я задержался и выдал прочувствованный спич на английском языке, стараясь выдерживать британскую манеру речи, описав её ошибки в произношении и грамматике.

Та уронила классный журнал и рухнула на стул.

— Но откуда ты…

Она перешла на русский, я продолжал по-английски, как можно проще, вдруг не поймёт. Сказал I am a boxer, серьёзно тренируюсь и готовлюсь к международным соревнованиям, где язык необходим. Вынужден признаться, что у неё, при всём уважении к мисс Мэри Васильевне, вряд ли что-то почерпну.