Когда родители тела уехали на дачу на новых «жигулях», распотрошил перчатку. Тайник для хранения валюты делал тщательно, чтоб поверхностный и даже сравнительно тщательный обыск не обнаружил двойное дно у массивного книжного шкафа, занимавшего приличный объём моей комнаты. Не шутка, через год — восемнадцать, а со времён Хрущёва за валютные операции в столь крупных размерах в СССР расстреливают. Правда, для эпохи Брежнева это не характерно.

Затем началось поступление в вуз. Я выбрал юридический факультет Белгосуниверситета, самый престижный в республике, Евгений, пребывающий в эйфории от новых «жигулей», обещал расшибиться в лепёшку и пропихнуть чадо. За меня бегала и спорткафедра, не каждый день белорус получает в семнадцать лет мастера спорта международного класса, а уж коль такой самородок оказал честь Белгосуниверситету, есть мнение, товарищи…

В толпе абитуриентов я припух, натурально. Мужское естество, подпираемое гормонами, грозилось порвать штаны. Девять из десяти претендентов в будущие судьи, следователи, прокуроры и ответственные работники, наблюдалось женского пола, сплошь золотые медалистки… и еврейки. Чесслово, молодых симпатичных евреек в таком количестве и концентрации не видел никогда. Поскольку никакими антисемитскими предрассудками не страдаю, интимно-сексуальная жизнь представилась мне на грядущие пять лет более чем насыщенной. Надо лишь найти укромное гнёздышко, не привязанное к треугольнику с Зиной и Иполлитом.

О чём-то касательно поступления евреев на юрфак и прочие гуманитарные «факи» предупреждал Коган, в те дни я поначалу не вспоминал его мрачные увещевания. Другие абитуриенты, наверно, тоже не ждали подвоха.

Как золотой медалист, сдавал единственный вступительный экзамен, естественно, на «отлично», больше всего следил, чтоб не обратиться к председателю предметной комиссии «дядя Жора», как привык во дворе университетского дома, живя с ним в одном подъезде. Мне, кстати, не хватило стула в аудитории, а председатель, помню, ждал улучшения жилплощади и претендовал на трёшку в новом строящемся доме, поэтому лично кинулся искать недостающий стул, проявив неподобающую суетливость. Серьёзно, квартиры распределяются при участии парткома БГУ и лично товарища Матюшевича, и тут его единственный сын мается без стула по недосмотру приёмной комиссии… Можно и пролететь с очередью.

Чтоб сгладить ситуацию, а другие абитуриенты с вопросительно открытыми варежками наблюдали за происходящим, я опустился на стул для экзаменуемых и объявил, что готов отвечать без подготовки. В общем, всё завершилось благополучно, не считая одной детали, здорово испортившей послевкусие от поступления.

Первое собрание первого курса стационара юрфака перед отправкой на картошку. Кроме меня, естественно, убывающего на спортивные сборы. Сто семьдесят пять человек. Женщин — половина. Ни одной еврейки вообще, по крайней мере, визуально явной.

Я выпал в осадок. Может, больше чем ма, когда я ударом кулака расколотил её деревянную разделочную доску. «Борьба с космополитизмом» и прочие извраты советской действительности, казалось бы, давно позади. Еврей — друг человека⁈ Глупости! Они такие же люди как славяне, негры и все остальные, живут не дольше, за смертным пределом их ожидает такая же загробная зона с воздаянием за грехи и приобщение к Божьей Благодати по их искуплению, независимо от формы носа, разреза глаз, картавости «р», и обрезанности писюна у мужчин.

Евгений потом рассказал, что на анкете каждого абитуриента, при необходимости, ставился специальный значок карандашом. Неброский такой. Означал политическую неблагонадёжность семьи или принадлежность к еврейству, что примерно одинаково.

То есть сотни, если не тысяча еврейских семей, отправивших старательно учившихся девочек-медалисток, да и мальчиков тоже, были обречены на потерю года из-за одной только пятой графы в государстве «дружбы народов». Конечно, это не Третий Рейх, абитуриентов «неправильной» нации не отправили строем в газенваген прямиком из приёмной БГУ, но противно, не правда ли?

После очередной тренировки я признался о случившемся Когану. Тот не удивился.

— Помнишь, когда мы познакомились в спортлагере, ты что-то говорил мне и Боте о еврейских предках матушки? Забудь, и мы забыли. Быть евреем в СССР — непозволительная роскошь. Кстати, вот ещё одна неприятность. Как это вы с Кимом в ирландскую ловушку не вляпались?

Он показал рассылку с грифом «для служебного пользования». Наш тяжеловес, а юниоров это категория до семидесяти пяти килограмм, купил в Дублине дорогой магнитофон — на все премиальные сто фунтов, и у себя в Новосибирске выложил в комиссионку за тысячу рублей. Парню перед турниром как раз исполнилось восемнадцать, пошёл не в армию, а на зону за спекуляцию. Обещание того офицера КГБ принять меры по своей линии не осталось пустым звуком.

— Из-за такой херни…

— Да, Валера. Если бы обождал год, обошлось бы. Сказал: год пользовался, надоело. А относить новый, в упаковке, в комиссионку, это чистой воды идиотизм. Если привезёшь из следующей загранки что-то интересное, я предложу нашим. Или дам заказ, сразу скажу, сколько заплатят тут.

— На покупки валюта нужна…