Со стаканом в руках я прошла за Олегом Андреевичем. Он залез в какие-то такие дебри, что пыль стояла столбом. Разорил склад старых картин. Вытащил на свет работу. Два на два метра, не меньше.  Поднял холст над головой и стал пробираться обратно ко мне.

Он установил полотно на мольберт и принялся скидывать с него слой старинной пыли. На картине был нарисован декоративный натюрморт. Не такой, как у меня. Да ещё и маслом.

– Подойдёт тебе, – Олег Андреевич забрал у меня стакан, и, не отрывая взгляда от картины, выпил рассол. – Вот здесь киноварь убери.

Он показывал то, что ему не нравилось.

 – У меня заявлена гуашь,– обречённо пискнула я.

– Покрой гуашью.

Гуашь на масло!!! Это, как обои скотчем клеить. 

– Олег Андреевич, это лажа, – оторопело сказала я, скривившись всем лицом.

– Лажа, Перепёлкина, когда печень больная, а выпить хочется.

– Так осыпется всё!!!

– Зафиксируем. День продержится, – отвечал боевой, бывалый препод. – Радуйся, что не акварель.

– Может тогда акрилом? – я уже готова была извиниться перед комиссией.

– Акрил дорого, а гуаши у меня попой кушай. И фиксатор найду.

– А если спалят? Рамка то старинная, – подняла глаза на художника. Он хмурился. – Обидно так.

– Тебе диплом нужен? Вот тут охру кинь, только не переборщи. Если сейчас начнёшь, то с перерывами к утру закончишь. Ваяй, как масло на хлеб, не стесняйся, возьми шпатель.

Это капец, животное! Ты на что меня подстрекнул? Гастарбайтер Трёхглавый! Я из-за тебя всю ночь буду такое творить, за что меня должны призирать все художники мира.

Потекла работа. «С перерывами» это значит, почти ничего не делать.

Откуда-то появилась банка с клеем ПВА, чтобы мою мазню крепить к другой мазне. Олег Андреевич поставил тепловую пушку и принялся мне помогать с другого конца холста.

 После обеда сгоняла в студенческую столовку. Там голодные студенты всё уже подмели. Попросила по сусекам поскрести. Тётки жалостливые откликнулись.

 С макарошками в коробке из-под красок, я шла обратно в мастерскую, когда зазвонил телефон.

– Олеся Ивановна. К сожалению, мы хотели подать на вас иск, – сказал женский голос.

– Да, подавайте уже, – я и забыла про них.

– Но в сложившейся ситуации, ваши долги переходят фирме посреднику. Всего хорошего.

Это что значит?

Тут же раздался ещё один звонок. Говорил уже грубый мужской бас.

– Здравствуй, Олеся. Надо квартиру продать, чтобы долг вернуть. Неделю думай.

И трубку бросил. А я отключила телефон.

Можно представить, в каком я виде принесла ужин Олегу Андреевичу. Он всё скинул на мою тоску по дипломной работе и взялся с другой стороны холста, обновлять рамку.

Ближе к полуночи появился Поликарпов. С бухлишком. Олег Андреевич долго гипнотизировал портвейн. И чем закончилась магия художника, я не помню, потому что отрубилась на узкой койке, среди барахла испачканного краской, предварительно заглотив стакан дешёвого пойла.

«Я в белой блузке и своей чёрной юбке-карандаш.  С отличным макияжем и причёской сделанной в салоне…»

В грязных джинсах, помятой кофте. Волосы из хвоста выпадают. Из дипломной работы - листы.

Животное, разве так я представляла свою сдачу диплома? Поликарпов и Олег Андреевич дотащили многотонную монументальную работу в актовый зал. Все однокурсники с иголочки, я с перегаром. Встала рядом со своим преподом, чтобы слиться с ним, так сказать, в одно амбре.

– Лесь, ты Юрке сегодня позвони, – попросил Лёша. – Очень нужна твоя помощь. Там заказ денежный. Машину перегоним, покрасим и деньги сразу.

– Обязательно, – кивнула я, стараясь на него не смотреть. Не потому что стыдно, а потому что достал так пялиться.

Поликарпов ушёл, и я опять воспряла духом. Улыбаться блистательно не стала, потому что зубы не помню когда чистила. Как Мона Лиза стояла загадочно у загадочного полотна и защищала чью-то старую работу.

В зале на стульях и скамейках расположились родители и преподаватели. Как жаль, что моей мамочки среди них не было. Она бы мной гордилась. Она бы не допустила фиктивного брака и звонков… Мы бы разобрались, брала она в долг деньги или нет.

Добрая, нежная, ласковая. Она работала фельдшером. И так за каждого своего пациента переживала, что большое сердце не выдержало.

На глаза хотели навернуться слёзы. Но плакать я передумала, когда увидела, что среди толпы, как пропасть в чёрную бездну, сидит Даяр.

Сразу я его не признала. Он постригся. С висков выбрил жгучие лохмы, по моде. Щетина, как аккуратная бородка, сбрита острыми гранями.

Очень красиво!

Рубаха чернильная, расстёгнута у ворота, сверху чёрно-серая безрукавка на серебристых пуговицах. Он ко мне на диплом краше, чем в загс пришёл.