Хартфордшире, чем на того, которого узнала в Пемберли. Но, быть может, находясь рядом с ее

матерью, он не мог вести себя так, как в присутствии ее дяди и тети? Такое предположение,

сколь оно ни было огорчительным, казалось правдоподобным.

На Бингли она тоже успела взглянуть лишь мельком, заметив при этом, что он выглядит

счастливым и смущенным. Миссис Беннет встретила его с такой чрезмерной любезностью, что

старшим дочкам стало неловко, в особенности из-за контраста между этим приемом и

церемонным приветствием, которым она удостоила его друга.

Это различие особенно болезненно переживала Элизабет, знавшая, что миссис Беннет была

обязана мистеру Дарси спасением от бесчестия любимой дочери.

Дарси справился у Элизабет о здоровье мистера и миссис Гардинер, смутив ее настолько,

что она едва смогла ответить, и затем не проронил почти ни одного слова. Они сидели довольно

далеко друг от друга, и его молчание, возможно, объяснялось именно этим. Но в Дербишире все

было по-другому. Там, если он не мог разговаривать с ней, он беседовал с ее друзьями. Здесь же

в течение многих минут его голоса вовсе не было слышно. И когда, одолеваемая любопытством,

она время от времени бросала на него беглые взгляды, она замечала, что он одинаково часто

смотрел на нее и на Джейн, а еще чаще – просто опускал глаза. Его озабоченность и меньшая, в

сравнении с предыдущей встречей, готовность быть ей приятным объяснялись достаточно

просто. Она была разочарована и жестоко за это на себя злилась.

“Разве я могла ждать иного? – спрашивала она себя. – И все же почему он пришел?”

Ей не хотелось разговаривать с кем-нибудь другим, и у нее не хватало духу обратиться к

нему. Справившись о здоровье его сестры, она больше ничего не могла придумать.

– Как давно вы уехали, мистер Бингли! – заметила миссис Беннет.

Мистер Бингли с готовностью согласился.

– Я уже начала побаиваться, что вы и вовсе не вернетесь. Поговаривали, будто к Михайлову

дню вы откажетесь от аренды. Надеюсь, этого не случится? Как много за ваше отсутствие

изменилось! Мисс Лукас вышла замуж и теперь живет своим домом. И одна из моих дочерей –

тоже. Надеюсь, вы слышали – вы могли об этом прочесть в газетах. Я знаю, об этом сообщалось

в “Курьере” и в “Таймсе”. Хотя, конечно, не так, как следовало бы. Сказано всего лишь: “На

днях Джордж Уикхем, эсквайр – на мисс Лидии Беннет”. И ни словечка об ее отце, из каких она

мест, – ровно ничего. Это дело рук моего братца Гардинера. Просто понять не могу, как его

угораздило так оскандалиться. Вы читали?

Бингли ответил утвердительно и воспользовался случаем принести свои поздравления.

Элизабет не смела поднять глаза, а потому не знала, как при этом выглядел мистер Дарси.

– В самом деле приятно, когда дочка удачно выходит замуж, – продолжала миссис Беннет. –

И вместе с тем было жестоко отрывать ее от меня. Они уехали далеко на север, в Ньюкасл. И,

увы, будут жить в тех местах бог знает сколько. Там квартирует его полк. Вы ведь, надеюсь,

знаете, – он ушел из ***ширского и поступил в регулярную армию. Слава богу, у него есть

настоящие друзья. Хоть и не так много, как он заслуживает.

Элизабет, понимавшая, что это говорилось в пику мистеру Дарси, почувствовала себя до

такой степени униженной, что едва могла усидеть на месте. Но именно эти слова наполнили ее

душу недостававшей ей прежде решимостью и заставили ее вступить в разговор. Она спросила у

Бингли, надолго ли он поселился в Незерфилде, и узнала, что он надеется провести здесь

несколько недель.

– Когда вы перестреляете всю дичь у себя, – вмешалась ее мамаша, – пожалуйста, мистер

Бингли, приезжайте к нам. Вы сможете сколько угодно охотиться в имении мистера Беннета.

Поверьте, он будет счастлив доставить вам это удовольствие и постарается приберечь для вас

лучшие выводки.

Неумеренная и назойливая угодливость матери еще сильнее смутила Элизабет. Она была

убеждена, что если бы сейчас ожили вновь прошлогодние надежды, то все очень скоро опять

завершилось бы досадным разочарованием. И ей казалось, что мука, которую в эти минуты

испытывали она и Джейн, не могла быть возмещена даже годами блаженства.

“Самое большое мое желание, – говорила она себе, – никогда больше не видеть этих людей.

Своим обществом они не доставляют той радости, ради которой стоило бы переносить такие

страдания. Пусть же ни тот, ни другой не попадаются мне на пути!”

Мука, которая не могла быть возмещена годами блаженства, показалась ей все же менее