меня вмешаться. Остальные члены вашей семьи, при всем моем к ним уважении, не обязаны мне

ничем – я думал только о вас.

Элизабет была слишком смущена, чтобы что-то сказать. После непродолжительного

молчания ее спутник добавил:

– Вы слишком великодушны, чтобы играть моим сердцем. Если ваше отношение ко мне с

тех пор, как мы с вами разговаривали в апреле, не изменилось, скажите сразу. Мои чувства и все

мои помыслы неизменны. Но вам достаточно произнести слово, и я больше не заговорю о них

никогда.

Всей душой понимая неловкость его положения, Элизабет заставила себя ответить. И сразу,

хоть и не очень красноречиво, она дала ему понять, что за истекшее время стала смотреть на

него совсем по-другому .и теперь с благодарностью и радостью принимает его сегодняшние

заверения. Такого ощущения счастья, которое при этом его охватило, он еще никогда не

испытывал. И он постарался выразить его столь пламенными и глубоко прочувствованными

словами, какие могли найтись только у человека, охваченного истинной страстью. Если бы

Элизабет была способна взглянуть ему в глаза, она увидела бы, как красило его выражение

искреннего восторга. Но хотя она не осмеливалась на него смотреть, она могла его слушать. И

пока он высказывал ей, как много она для него значила, его привязанность к ней становилась

для нее все дороже и дороже.

Они шли вперед, сами не зная куда. Слишком многое нужно было обдумать, почувствовать,

сказать, чтобы внимание могло сосредоточиться на чем-то постороннем. Вскоре Элизабет

обнаружила, что понять друг друга им во многом помогли усилия леди Кэтрин. Тетка и впрямь

встретилась с ним, проезжая через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгборн, о

причине этой поездки и о разговоре с Элизабет. Особенно леди Кэтрин напирала на то, что

ответы мисс Беннет ясно доказывали ее наглость и испорченность. Разумеется, она не

сомневалась, что это поможет ей вырвать у племянника заверение, которого она не добилась в

Лонгборне. Но, на беду ее светлости, рассказ произвел обратное действие.

– Это вселило в меня надежду на то, – добавил он, – о чем я до той поры не смел и мечтать.

Я знал вашу прямоту и понимал, что если бы вы решительно были настроены против меня, то

сказали бы об этом моей тетке без обиняков.

Покраснев и засмеявшись, она ответила:

– О да, вы достаточно знакомы с моей откровенностью. И вполне могли считать, что я на

это способна. После того как я разбранила вас прямо в лицо, мне, конечно, ничего не стоило

высказать свое мнение о вас кому-нибудь из вашей родни.

– Но разве вы что-нибудь обо мне сказали, чего я не заслуживал? И хотя ваше недовольство

мной основывалось на ошибочных сведениях и исходило из ложных предпосылок, мое

поведение в тот вечер было достойно самого сурового осуждения. Оно было непростительным.

Я не могу о нем вспомнить без содрогания.

– Давайте не спорить о том, чья вина была в этот вечер больше, – сказала Элизабет. –

Каждый из нас, если судить строго, вел себя небезупречно. Надеюсь все же, что с той поры мы

оба немного набрались учтивости.

– Я не могу себя простить так легко. Память о том, что я тогда наговорил, – о моем

поведении, манерах, словах, – все эти месяцы не давала мне покоя. Никогда не забуду вашего

справедливого упрека. “Если бы вы вели себя, как подобает благородному человеку…” – сказали

вы тогда. Вы не знаете, не можете вообразить, какую боль причинили мне этой фразой. Хотя

лишь спустя некоторое время я, признаюсь, понял, насколько вы были правы.

– Но мне даже в голову не приходило, что эти слова произведут такое действие. Я вовсе не

думала, что они вас так сильно заденут.

– Легко этому верю. Вы ведь в самом деле тогда считали, что я лишен естественных

человеческих чувств. Я никогда не забуду выражения вашего лица, когда вы сказали, что я не мог

бы найти ни одного способа предложить вам свою руку, который склонил бы вас ее принять.

– Прошу вас, не надо больше повторять сказанного мной в тот вечер. Все это было ошибкой

и должно быть забыто. Мне уже давно стыдно об этом вспоминать.

Дарси коснулся своего письма.

– Интересно, – спросил он, – сразу ли оно заставило вас обо мне лучше подумать? Когда вы

его читали, вы ему верили?

Она рассказала, какое впечатление произвело на нее письмо и как постепенно рассеивалось

ее предубеждение.

– Я знал, – сказал Дарси, – что оно причинит вам боль. Но это было необходимо. Надеюсь,