чем-нибудь, имеющем отношение к женитьбе мистера Коллинза, приводило ее в величайшее

расстройство, а вместе с тем, куда бы она ни пошла, всюду только и говорили об этой женитьбе.

Самый вид мисс Лукас вызывал в ней отвращение. Достаточно было Шарлотте заглянуть в

Лонгборн, как бедной миссис Беннет начинало казаться, что та уже предвкушает час, когда

сделается хозяйкой этого дома. И если Шарлотта о чем-нибудь тихо беседовала с Коллинзом, то

в воображении миссис Беннет разговор у них непременно шел об их поместье и о выдворении из

него хозяйки вместе со всеми ее дочерьми тотчас же после смерти ее мужа. На все это она

горько пожаловалась мистеру Беннету.

– Подумайте, мой дорогой, – сказала она, – как тяжело сознавать, что Шарлотта Лукас

когда-нибудь окажется здесь хозяйкой. Я увижу ее на своем месте и вынуждена буду убраться

восвояси!

– Незачем давать волю столь мрачным мыслям, моя дорогая. Давайте лучше думать о чем-

нибудь более приятном и позволим себе надеяться на то, что я переживу Коллинза.

Слова эти не успокоили миссис Беннет в достаточной мере, и вместо ответа она снова

заговорила на ту же тему:

– Для меня невыносима мысль, что наше имение достанется этим людям. Если бы оно

далось им не по праву наследования по мужской линии, я бы еще могла согласиться…

– С чем именно вы могли бы согласиться?

– Я бы могла согласиться с чем угодно!

– Возблагодарим же небо за то, что вы спасены от подобного состояния полной

неопределенности.

– Я, мистер Беннет, никогда не смогу почувствовать благодарность за что-то, имеющее

отношение к наследованию по мужской линии. Не могу понять, как только у людей хватает

совести отнимать поместье у родных дочерей его владельца. И чтобы это делалось ради какого-

то мистера Коллинза! Разве он чем-нибудь это заслужил?

– Предоставляю вам ответить на этот вопрос без моей помощи, – сказал мистер Беннет.

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА I

От мисс Бингли было получено письмо, рассеявшее всякие сомнения. В первой же фразе

сообщалось, что Бингли и его сестры обосновались в Лондоне на всю зиму. Их брат, говорилось

далее, весьма сожалел, что перед отъездом ему не удалось засвидетельствовать свое почтение

хартфордширским друзьям.

Никаких, решительно никаких надежд больше не оставалось. И когда Джейн смогла

вникнуть в окончание письма, она не нашла ничего, что могло бы ее порадовать, кроме

вымученных выражений дружеской привязанности. В остальном письмо почти целиком было

посвящено прославлению мисс Дарси. Снова подробнейшим образом перечислялись ее

многочисленные достоинства. Кэролайн хвалилась возросшей близостью между ними и

выражала надежду на осуществление своих чаяний, о которых упоминала раньше. Она также с

удовольствием сообщала, что брат ее стал в доме мистера Дарси своим человеком, и добавляла

несколько восторженных слов о намерении хозяина дома приобрести новую обстановку.

Элизабет, которой Джейн сразу же пересказала суть письма, выслушала сестру с

молчаливым негодованием. Она в равной мере сочувствовала Джейн и сердилась на всех, кто

был упомянут в этом письме. Сообщению Кэролайн, что ее брат неравнодушен к мисс Дарси,

она не верила. Его чувство к Джейн казалось ей, как и раньше, несомненным. Но хотя ей

хотелось относиться к мистеру Бингли по-прежнему благожелательно, она не могла без гнева и

даже без некоторого презрения думать о его безволии и нерешительности, превративших его в

игрушку коварных друзей. В угоду их прихотям его заставляли жертвовать своим счастьем. Если

бы речь шла только о его собственной судьбе, он имел бы право распоряжаться ею как ему

заблагорассудится. Но ведь одновременно – и он должен был это сознавать – решалась и судьба

ее сестры! Подобные мысли не выходили у нее из головы, не давая никакого успокоения. И

сколько бы Элизабет ни думала о том, действительно ли Бингли охладел к Джейн или он

поступается своей привязанностью под влиянием близких ему людей, сознает ли он, как глубоко

Джейн его полюбила, или ее чувство осталось от него скрытым, – все это могло лишь изменить

ее мнение о Бингли, но не смягчало участи бедной Джейн, сердцу которой в любом случае

наносилась тяжелая рана.

Целых два дня у Джейн не хватало смелости заговорить с Элизабет о своих переживаниях.

Но как-то раз, когда миссис Беннет после особенно пространных рассуждений о Незерфилде и