ой Эммы Вудхаус, к которой я питаю истинно братскую привязанность и от души ей желаю столь же сильно и счастливо полюбить когда-нибудь, как я… Теперь все странности слов моих и поступков для вас разъяснились. В Хайбери оставил я свое сердце и лишь о том хлопотал, чтобы как можно чаще соединяться с ним, возбуждая как можно меньше подозрений. Ежели вам запомнились какие-то несообразности, вы знаете теперь, на какой счет их отнести… Про пианино, коего появление вызвало такое обилие толков, замечу лишь, что заказал его, не поставив о том в известность мисс Ф., ибо она бы мне этого никогда не позволила… Деликатность, утонченность, щепетильность, выказанные ею за то время, что мы помолвлены, не поддается описанию. Всем сердцем надеюсь, что скоро, сударыня, вы сами сможете оценить их, узнавши ее ближе. Слова бессильны дать об ней справедливое представленье. Она сама вам даст его — но только не разговорами, потому что нет в мире созданья более склонного нарочно преуменьшать свои достоинства. Покамест я писал эти строки — а их, я вижу, набежит поболе, чем я предполагал, — от нее пришло письмо. Пишет, что чувствует себя хорошо, но так как не в ее правилах жаловаться на здоровье, то я боюсь поверить. Хотелось бы услышать от вас, как вы находите ее вид. Я знаю, вы не замедлите навестить ее — она уже трепещет в ожидании этого визита. Возможно, он уже состоялся. Напишите же мне без отлагательства; мне любопытны тысячи подробностей. Вы помните, какие считанные минуты провел я в Рэндалсе последний раз, в каком смятенном, полубезумном находился состоянье — я и теперь еще не опомнился — и по сей час еще сам не свой, то ли от счастья, то ли от горя. Когда подумаю, сколько мне выпало доброты и благоволенья, подумаю об несравненных ее достоинствах, ее долготерпенье, о великодушии моего дяди — я вне себя от радости, но когда вспомню об огорчениях, которые ей причинил, о том, сколь мало заслуживаю прощения, — я вне себя от гнева. Если бы я только мог с ней увидеться!.. Но об этом сейчас речи быть не может. Дядюшка и без того превзошел себя добротою — надобно мне и честь знать… Должен сделать еще одно добавление к этому длинному письму. Вы еще не все знаете. Вчера я не в состоянии был изложить связно подробности, а между тем внезапность — даже, в известном смысле, несвоевременность, с какою раскрылась наша тайна, нуждается в разъяснении, ибо, хотя то, что случилось[24] -го прошлого месяца, тотчас открыло предо мной, как вы понимаете, самые лучезарные виды на будущее, я никогда бы не позволил себе действовать столь поспешно, если бы не одно чрезвычайное обстоятельство, из-за которого нельзя было терять ни часу. Я бы посовестился выказать столь неприличную торопливость, а она, при ее деликатности и щепетильности, тем более. Но у меня не было выбора. Скоропалительное ее согласие поступить к той женщине… В этом месте, сударыня, я был вынужден прервать письмо, чтобы унять волненье и собраться с мыслями. Я выходил пройтись немного, и теперь мне, надеюсь, уже достанет самообладанья, чтоб дописать письмо вразумительно… Речь пойдет о вещах, в которых стыдно признаться. Я вел себя безобразно. В одном, я согласен, мое обхождение с мисс В. было в высшей степени предосудительным — оно ранило мисс Ф. Раз она его не одобряла, то, кажется, одного этого было уже достаточно… Я отговаривался необходимостью скрывать правду, но ее это не убеждало… Она изъявляла неудовольствие — необоснованное, на мой взгляд; тысячу раз я находил ее во многих отношеньях излишне строгой, осторожной, я даже укорял ее про себя в холодности. А ведь она во всем была права. Если бы я руководствовался ее суждениями, держался в тех границах, каковые она почитала приличными, то избегнул бы величайших терзаний, какие знал в своей жизни. Мы поссорились… Вы помните то утро в Донуэлле? Там-то все мелкие несогласия, которые накопились между нами, и завершились взрывом. Я опоздал — и по дороге встретил ее, когда она одна возвращалась пешком домой, — хотел проводить ее, но она воспротивилась. Она не позволила мне пойти с нею ни под каким видом, в чем я тогда усмотрел одно лишь упрямство и неуступчивость. Теперь я в этом вижу не что иное, как вполне естественную и уместную осмотрительность. Нынче я для отвода глаз, чтобы не догадались об нашей с нею помолвке, усердно делаю вид, будто увлечен другой, а завтра требую от нее согласия на поступок, который разом перечеркнет все наши предосторожности?.. Всякий, который встретил бы нас с нею по дороге из Донуэлла в Хайбери, должен был заподозрить правду… Но меня, в моем помраченье, это оскорбило. Я усомнился в ее чувствах. Назавтра, во время прогулки на Бокс-хилл, сомнения мои усугубились, когда в ответ на мое недопустимое поведение — мое вызывающее бессовестное пренебреженье — в ответ на мое подчеркнутое внимание к мисс В., которого не потерпела бы ни одна уважающая себя женщина, она ясно и недвусмысленно изъявила мне свое возмущенье… Короче говоря, сударыня, она была неповинна в нашей ссоре; я — чудовищно виноват; в тот же вечер я уехал в Ричмонд — хотя мог бы до утра остаться у вас — затем, что был невероятно зол на нее. Правда, я все-таки не окончательно лишился рассудка и предполагал со временем с нею помириться, но считал, что раз она меня обидела, оттолкнула меня своею холодностью, то я уеду и пусть первый шаг к примирению сделает она… Всегда буду благодарить судьбу за то, что вы не поехали с нами на Бокс-хилл. Если б вы видели, как я себя вел там, я бы скорей всего навсегда лишился вашего расположенья. Она — видела, и следствием этого явилось мгновенное решение: обнаружив что я покинул Рэндалс, она сразу дала согласие поступить на место, добытое для нее этою не в меру ретивой миссис Элтон, которой с нею фамильярное обхожденье, замечу кстати, меня с первого дня приводило в негодованье и бешенство. Мне негоже восставать против терпимости, которой я сам столь многим обязан, иначе я бы не преминул заявить, что этой женщине ее выказывают напрасно. «Джейн»! Скажите на милость!.. От вас не укрылось, конечно, что сам я ни разу не позволил себе назвать ее по имени, хотя бы даже и в письме к вам. Вообразите же, каково мне было слышать, как перебрасываются этим именем Элтоны, трепля его к месту и не к месту, с наглым видом ничем не оправданного превосходства!.. Я, вероятно, уже истощил ваше терпенье, но потерпите еще немного, я скоро кончу… Итак, она согласилась поступить в гувернантки, решив окончательно порвать со мною, и на другой же день написала мне, что мы с нею больше не увидимся… Эта помолвка не принесла нам обоим ничего, кроме горя и сожалений, — она ее расторгает. Письмо это пришло в то самое утро, когда не стало бедной моей тетки. Я тотчас ответил на него, однако в голове у меня тогда творился сумбур, тысячи хлопот и дел свалились разом на мои плечи, и в суматохе, вместо того чтобы отправить этот ответ, с кипой других писем, я запер его в ящике письменного стола, и в уверенности, что в нем все сказано, хотя и вкратце, чтобы она поняла и успокоилась, сам больше ни о чем не тревожился. Правда, меня немного удивило, что от нее потом долго ничего не слышно, но я находил этому какие-то объяснения, а сам был так занят и — что греха таить! — так самоуверен, что не придавал значения такого рода мелочам… Мы отъехали в Виндзор, а через два дня от нее пришел пакет, и в нем — все мои письма к ней! С тою же почтой пришла и короткая записка: она крайне изумлена, что я никак не отозвался на ее письмо, и так как молчание в подобном случае может означать лишь одно, а стало быть, чем раньше со всем этим будет полностью покончено, тем лучше для нас обоих, то она возвращает по почте все мои письма и просит — либо до конца недели прислать ее ко мне письма в Хайбери, либо, ежели у меня их нет при себе, отправить их после по такому-то адресу…