Поэтому я для начала настряпала побольше, выложила их на столе, присыпанном мукой. А уж только потом поставила сковороду на огонь и вернулась достряпывать.

— Где же нам раздобыть еще два серебряных? — размышляла Анника.

Она мне вовсю помогала.

И масла налила в сковороду, и уложила в него пироги, когда масло раскалилось.

И переворачивала с бока на бок деревянной лопаточкой, когда одна сторона пирога зажаривалась до золотистой корочки. И готовые пирожки в глубокую миску складывала.

Я только успевала лепить новые.

У Анники не хватило терпения подождать, пока все пироги испекутся.

Она ухватила самый нижний, который уже немного остыл, и разломила его.

От начинки шел парок, тесто вкусно пахло.

Я рассмеялась и плеснула ей в кружку молока.

И Анника слопала пирог в мгновение ока, дуя на горячее лакомство и прихлебывая молоко.

— Слушай, может, нам пироги продавать? — воскликнула она. — Ну, очень вкусно! Ничего вкуснее не ела!

Герцог все не шел у меня из головы.

Надо же, какой хороший человек! Только слово сказал, а Ферро так напугалась, что вон сама побежала деньги раздавать!

Одно из двух: или она правда так герцога боится, или любит его без памяти. И хочет в его глазах быть хорошей. И ей невыносима мысль, что он станет считать ее дурной и испорченной.

Я думала о герцоге, вспоминала его веселую улыбку, его открытый взгляд, смешливые искры в глазах, и злилась на себя все больше.

— И чего он лезет мне в голову, — ворчала я.

Но итак было понятно.

Герцог был слишком красив, чтобы о нем можно было просто забыть!

А я…

А что я?

Всего лишь несчастная бедная девушка. Да, именно бедная.

Ведь домой, к кружевам и кринолинам, я вернуться не могу. Меня там живенько сцапают и отдадут Густаву Октавиану. Мало кого заинтересует мое желание привести себя в порядок и продолжить знакомство с герцогом.

Тем более, что это знакомство совсем не гарантирует, что он как-то поучаствует в моей судьбе.

Ну, серьезно.

Не станет же он выплачивать долги матери перед сумасшедшим баронетом и спонсировать ее дурные привычки?

Да, если честно, я и против этого!

Она будет деньги проматывать, а ей кто-то станет потакать? Ну, уж дудки!

Значит, оставалось одно: не думать о герцоге вообще.

И как-то самой выбираться из нищенского положения.

— Ну а что… выкупить домик, заняться разведением овощей и цветов. На базаре и цветы продают, я видела! Роза Анники очень редкая. Ее можно развести и продавать букетами. И отростками. И гусей пасти. И…

Но что бы я не выдумывала, все было ничтожно мало.

Даже если я заведу полный кошелек денег, герцог и не посмотрит в мою сторону.

Да еще и коварный Петрович перестал яйца нести.

Любые.

Не говоря уж о драгоценных. Вот же досада!

Если б Петрович продолжил это благородное дело, то мы б с Анникой быстро выкарабкались из бедности. Но он завязал. Кажется, и правда обратился в петуха. У него даже гребень стал больше и краснее. И все лысое туловище покрылось короткими темными пенечками. Это отрастали новые перья.

Эх, не везет мне с деньгами!

И не факт, что повезет в любви.

А деньги бы мне не помешали, не помешали… Хотя, конечно, и с деньгами у меня шансов нет.

— Ферро он отшил, несмотря на все ее Богатства, — ворчала я. — Не думаю, что он для меня сделает исключение. К тому же, я такая уродина!

Я в этот момент окучивала картошку.

И, кажется, последние слова произнесла это вслух. Потому что Анника, работающая рядом, очень удивилась. И даже разогнулась, отбросив тяпку.

— Это кто же тебе такое сказал, сестрица?! — воскликнула она. — Ты очень хорошенькая!

Я вспомнила свои прыщавые щеки и лоб, свой длинный нос, уныло смотрящий вниз, и бесцветные тусклые волосы.

— Ага, — уныло произнесла я. — Ты слишком добра ко мне.

— Да нет же! — принялась уверять меня Анника. — Я не вру, вот честное слово! Ты из-за синяка расстраиваешься? Так он почти сошел. Ну, немного зеленоватый… Но ведь скоро совсем сойдет! И ты будешь сногсшибательная красотка! Да даже с синяком видно, что ты симпатичная!

— Ага, — уныло сказала я. — С моим-то носом…

— А что не так с твоим носом? — удивилась Анника.

Я подозрительно посмотрела на нее.

Не, я же помню себя!

Хотя меня и приложили по голове хорошенько, я же помню, как Петрович, в ту пору еще Олег, надо мной издевался.

Эти его вечные шуточки типа «висит груша, нельзя скушать» и «пьяные черти горох ночью молотили». Это все о моем лице.

Да, Петрович умел быть изощренно-жестоким.

И о моих нежных чувствах он не думал от слова вообще.

Да он как будто нарочно старался посильнее меня задеть.

Так, стоп!

В голове моей раздался такой взрыв, что мне показалось — Густав догнал меня и с радостью огрел камнем еще раз.