— Неприлично, — произнес он, — являться на экзамен и нести ту чушь, которую ты несла!

Признаюсь, вылетела из аудитории пробкой, захлебываясь рыданиями.

И на новую пересдачу я идти не хотела. Сколько раз говорила себе: «Лучше бы я умерла, чем снова идти к нему!»

Вот, получается, умерла…

И попала в ситуацию намного хуже.

Я теперь не жалкая студентка-третьекурсница. Я девушка из разорившейся семьи, и меня выдают замуж за этого озверевшего дебила, который любит молотить людей камнями по головам.

— Он ударил меня, — лепечу я. А голос мне не знаком.

Мой голос чуть хрипловатый из-за хронических простуд. И гундосый из-за аденоидов.

А этот, новый голос, красивый и звучный.

— Ну, ударил, так что с того? Это повод устраивать тут представление? Я полчаса тут с тобой вожусь! Дрянная девчонка! Что, внимание захотела привлечь?

— Мама, — шепчу я, понимая, что вот эта тетка в напудренном парике и в персиковом платье — мать той несчастной, в теле которой я оказалась. — Мама, он убил… меня…

Давайте посмотрим правде в глаза.

Просто так в чужие тела не вселяются!

И если я тут очутилась, значит, никого не было дома!

Постойте, а что с моим телом?

Как я его-то покинула?

Вот это остается загадкой.

Последнее, что я помню — это тоска, невероятная, животная тоска, от которой сердце зашлось. Как представила, что снова читать учебник, который я уже наизусть знаю, так и просто отключилась.

Умерла? Похоже на то.

Довел-таки меня этот гад. Сердце не вынесло.

Ему тоже нравилось меня мучить.

Как новоиспеченному женишку — хозяйку этого тела, в которое я попала.

— Убил? — меж тем вскричала мамаша. — Что за глупость! Ах, оставь эту дешевую комедию! Прекрати ломаться, смотреть стыдно! Здесь тебе не театр, а ты — уж далеко не прима! Да и спектакль, который ты устроила, крайне жалкий и паршивый!

— Мама, он ударил меня камнем по голове! — голос мой окреп. — Он хотел меня убить! И поэтому ударил!

— Готова спорить, что ничего такого он не хотел, — сухо и холодно ответила мать, насухо вытирая мое лицо. — Вот же демон, все кудри расплелись… Неряха! Встала бы раньше, не пугала бы мать — и прическа была бы цела!

— Да у меня голова разбита! А ты беспокоишься о прическе?!

Я оттолкнула ее.

Отпихнула что есть сил от себя, чтобы посмотреть внимательно. Чтоб разглядеть ее лицо.

— Как можно быть такой бесчувственной?

На ее лице ни капли сожаления.

И ни тени сомнения.

В этот миг я поняла, что мои жалобы ей безразличны.

Мой страх, мои слезы — она не услышит ничего.

И если б мои мозги разлетелись по садовой дорожке, она смела бы их метелкой в совок, засыпала обратно в голову и впихнула бы меня в таком виде в руки этого ненормального садиста.

Потому что… Деньги.

Деньги она уже взяла.

Это было понятно по ее уверенному, живому взгляду.

Сегодня вечером она поедет кутить.

Она может себе это позволить.

Поэтому ее не ломает и не корежит. Она счастлива и довольна.

А я… что ж, все равно я теперь принадлежу Густаву Октавиану, а не матери и не семье. Какая разница, что он сделает со своей вещью?

— Хватит ломаться, — зло прошипела мать. — Ты не разжалобишь меня своими жалкими кривляньями. И не заставишь изменить моего решения. Если ты сейчас же не пойдешь к Густаву Октавиану и не принесешь извинений за то, что напугала его, я запру тебя в подвале! Навсегда! И ты не выйдешь оттуда до тех пор, пока не научишься смирению!

— Мама!

— Я буду держать тебя на хлебе и воде! — злобно шипела она. — О, и то не всегда, ведь денег-то не будет! Голодная диета быстро научит тебя покорности! Ты меня поняла?!

Она пребольно дернула меня за волосы.

Будь ее воля, она намотала б мои локоны себе не кулак и несколько раз стукнула меня головой о стену беседки.

В ее глазах читалась ненависть.

— Поняла, — тихо прошептала я.

— Живо привела себя в порядок и к жениху! — шипела мамаша.

Жених топтался рядом. Злой, насупленный.

Папаша его, бодрый старичок, всыпал ему плетей. У жениха были все ладони исчерчены кровавыми полосами, на щеке вспухало рассечение. Женишок тоже жениться не хотел, его заставляли. С большим интересом он выколупал бы мне глаза. Но его принуждали вести себя прилично.

И он страдал.

— Ты поняла меня?! — шипела разъяренной гадюкой мамаша.

— Поняла, — обреченно прошептала я.

— Иди, иди, иди!

Впереди меня маячила украшенная цветами и лентами беседка.

Романтика.

Старичок плетью гнал туда пускающего слюни баронета и откидывал далеко прочь всю мало-мальски крупную гальку.

— Давай!

Я неуверенно шагнула вперед.

Голова все еще кружилась, да и под глазом, на пол-лица, расплывался синяк.

Но кого это волновало!

— Пошла!

Я шагнула по направлению к беседке.