Старикашка с плетью спешно прятался в кустах и тоже что-то шипел своему сыночку.

Наши служанки с корзинами стиранного белья жалостливо охали рядом с тропинкой к беседке.

Сжав зубы до боли, я сделала еще шаг.

Наверное, аристократы на гильотину поднимались шустрее, чем я шла к месту очередного свидания с женишком.

Но тут, на мое счастье, к моим ногам из травы выползла ощипанная курица.

Она кролем гребла лысыми крыльями, закатывала глаза, и тянула «ко-ко-ко-о» как «быть или не быть».

— Бедная птичка! — вскричала я.

План созрел в голове молниеносно.

Надо мной препод издевался! А теперь что, я позволю еще и этому дурачку меня бить? Ну уж нет!

— Я сейчас! — воскликнула я, подхватывая несчастную курицу. — Только похороню страдалицу! Видите — она испускает дух?!

Курица помирать и не думала.

Ну, лысая, ну, испуганная…

Она даже посмотрела на меня, как на дуру. Мол, себя похорони, зомби. Это у тебя голова разбита.

Но я уже подхватила птицу на руки и ломанулась в сад.

Чуть дальше, у пруда, служанки наши сушили стиранное белье. Свои платьица в том числе.

И я, подбегая к натянутым веревкам с развешанными на нем сарафанами служанок, дергала нервно шнурки и ленты, чувствуя, как ослабевает корсаж и платье сползает с плеч.

К пруду я добежала, волоча сползшее платье ногами.

Пнула изо всех сил кринолин, и тот, словно подбитый корабль, шлепнулся в заросли кувшинок и пошел ко дну.

Курица в моих руках смотрела на все это вытаращив глаза и раскрыв клюв.

На веревке я раздобыла косынку, старую шаль и почти просохший балахон с тонким пояском.

Быстро закутала лысую несчастную курицу, повязала косынкой волосы и натянула нехитрую одежку.

Меня долго обижали и унижали в той жизни. В этой я и пальцем себя тронуть не позволю!

Значит, надо бежать.

Где-то в беседке недовольно порыкивал женишок.

Я слышала, как он расшатывает доски на сидениях. Вероятно, строит планы, как огреет меня доской по спине.

Но этому не бывать! Побег, только побег спасет меня!

Крепко прижимая к себе спасенную курицу, я ломилась сквозь кусты прочь из сада, и где-то впереди, на дороге, мне уже мерещился скрип колес старенькой повозки.

Владелец повозки оказался человеком жалостливым.

Увидев мое перепуганное лицо с синяком на виске, мою растрепанную одежду, он взял меня к себе на воз без лишних вопросов.

Наверное, подумал, что на меня разбойники напали.

Да так оно и было.

От удара камнем в висок я стала редкостной красавицей.

И без зеркала можно было оценить масштаб бедствия.

Вся левая половина лица налилась болью, веко нависло над глазом. Наверное, еще и посинело.

Щека и губы распухли.

Я даже плакать не могла, потому что было больно.

— А есть ли поблизости место, — прошепелявила я, — где можно на работу устроиться? Мне любая работа сгодится. Жить-то на что-то надо…

Возница оглянулся на меня, зарывшуюся в его сено, перевел взгляд на мою курицу, торчащую из свертка из шали.

— Вероятно, — неуверенно произнес он, — если ты в птицах разбираешься, тебя на фермах могли бы принять…

— На фермах? Что за фермы?

Возница снова с любопытством на меня глянул.

— Ты издалека, наверное?

— Да, так и есть, — легко согласилась я. — Из далекого… далека.

— Фермы мамаши Ферро, — охотно пояснил возница. Он не прочь был поболтать. — Там всегда нужны рабочие руки. Только… выдюжишь ли?

Он окинул меня недоверчивым взглядом.

— Больно уж тощая, — поделился возница своими соображениями. — А работа там не сахар.

— Ничего, выдержу, — я сжала зубы, чтоб не разреветься. Работенка, на которую меня подряжала маман, была еще тяжелее. И мамаша о моей хрупкости не заботилась.

— Ну, так тому и быть, — ответил возница.

Мы ехали долго, несмотря на его уверения, что фермы матушки Ферро где-то рядом.

Когда начало темнеть, он высадил меня в поле.

За длинной оградой виднелся маленький покосившийся домик. Огороды простирались до самого горизонта.

— Ну, вот, — он указал на эту хижину. — Это дом работников. Поди туда, спроси, не нужны ли им помощники.

На прощание он сунул мне в руки узелок с остатками его обеда. Хлеб, немного сыра, три вареных яйца.

Пару медяков выудил из кармана.

И, подстегнув лошадку, поехал по своим делам дальше.

А я осталась стоять на дороге.

В горле у меня стоял ком.

Этот незнакомый человек сделал для меня больше родной матери. И дал больше нее. Практически все, что у него было.

Впрочем, горевать было некогда. И я двинула по направлению к домику.

Дом показался мне запущенным, грязным и необитаемым.

Хотя вокруг него огороды были ухожены, лишней травинки не росло.

А в жилище темнота, паутина.

Печь давно погасла, и, кажется, не топилась много дней.