— Совсем немного, — ответил он. — Чтобы ты забыла о мести Ферро и думала только обо мне. И принадлежала только мне!

Я рассмеялась.

Вальсировать по мокрой то ночной росы траве было необычно.

Взлетали с цветов ночные мотыльки и светляки.

Мы танцевали и танцевали, кружась, прижимаясь друг к другу и время от времени обмениваясь поцелуями.

— Ты очень красивая, Эстелла, — произнес Орландо, глядя в мое лицо. — Даже в самом простом платье — все равно красивая. А представь, как хороша ты будешь в бархате и шелках!

— Будет ли это? — с тревогой спросила я. — Это слишком хорошо, чтоб быть правдой!

Орландо рассмеялся, закинув лицо к ночному небу. И звезды кружились над нами.

А потом, чуть позже, расторопный лакей нашел нас, обнимающихся среди цветущей сирени.

Он принес что-то. В темноте я не рассмотрела, а Орландо обрадовался.

— О, как раз кстати! — он взял небольшой предмет, протянутый ему лакеем. — Я заказал это у очень хорошего ювелира. Как раз к сегодняшнему дню.

— Что это? — шепнула я.

А он просто распахнул передо мной бархатную коробочку.

— Кольцо, — ответил он тихо. — Из белого золота, сплав платины, серебра и золота. С прекрасным топазом и бриллиантами. Нравится?

Кольцо было чудесное.

Тонкое, невесомое. Очень нежное.

Центральный камень сиял небесной голубизной, ограненный строгим багетом-прямоугольником.

По обеим сторонам от него по ободку кольца россыпью сверкали мелкие бриллианты.

— Мне показалось, — тихо сказал Орландо, — что оно подойдет тебе именно своей чистотой.

Он надел мне его на палец, и оно пришлось точно в пору.

— Но как ты с размером угадал, — заикнулась я.

Орландо пожал плечами.

— Я сказал ювелиру, что твои пальчики тоньше моего мизинца, розовые и нежные, — ответил он. — И он угадал…

Орландо вдруг пылко прижал меня к себе, и я поняла, где пройдет наша сегодняшняя ночь.

Над кустами сирени желтым теплым светом горело окошко.

— Пойдем? — тихо спросил он.

— Пойдем, — ответила я.

— Ты пахнешь солнцем.

Ладони Орландо скользили по моей спине, по моим плечам, бережно освобождая меня от одежды.

От моего серого крестьянского платья и от белой простой блузы.

От передника, об который я целый день вытирала мокрые руки.

Я краснела, глядя, как моя одежда падает на пол, к моим ногам.

А Орландо прижимался губами к моим волосам, обнимал мое обнаженное тело и шептал:

— Ты пахнешь солнцем!

В крохотной комнатке, казалось, стояла только кровать.

Огромная, высокая, как стог, накрытая белыми облаками постельного белья.

Чистого, тонкого и шуршащего.

Мы утонули в нем, страстно целуясь, и я снова вспыхнула горячим румянцем, когда увидела, что Орландо не раздет. А я — беззащитна и открыта перед ним.

И эта беззащитность возбуждала сильнее, чем откровенные объятия и поцелуи.

— У тебя шелковая кожа…

Орландо гладил меня, касаясь тонко, самыми кончикам пальцев. И я млела от его бережных касаний, от дорожек тепла, разбегающихся по моей груди вслед за прикосновениями его пальцев, вслед за мягкими поцелуями его губ.

Он был смел со мной, но не груб. Его движения были порывистыми, но он укрощал свою страсть, и приникал ко мне бережно и ласково.

У меня не было мужчин. Никогда. Ни в этой жизни, ни в той, что я покинула.

И я волновалась, наверное, за двоих, когда Орландо все же разделся и опустился на меня.

Кожа к горячей коже.

Пальцы — к горячим пальцам.

Наше дыханье смешивалось в жадных и страстных поцелуях, от которых у меня шла кругом голова и горели огнем губы.

От возбуждения я прихватывала ноготками плечи Орландо, и когда все случилось, он стер мой слабый вскрик очередным жадным и долгим поцелуем.

Вся.

Я вся принадлежала ему. Только ему.

Он наполнял собой все мое существо. Я жила им и дышала. Он был моей негой и моей болью.

Моей страстью и моей нежностью.

Моим стыдом и моим бесстыдством.

Ощущая его в себе, я хотела кричать от изумления и потрясения. Но он укрощал меня.

Моя разгоряченная кожа стала скользкой, как новый атлас.

Тяжелое, глубокое томление зажглось где-то в глубине моего тела. Я никак не могла с ним справиться. Я льнула к Орландо, постанывая и вымаливая у него освобождения от этого волнующего, неведомого мне доселе чувства.

А оно разгоралось все сильнее, жгло меня, пронзая острыми огненными иглами удовольствия.

Я уже не скрывала стонов, мечась под Орландо, ласкающим все мое тело.

Кажется, я молила его о чем-то.

Не помню.

Но когда тяжелая истома вдруг полыхнула во мне нестерпимой острой страстью, я даже кричать не смогла, забившись в наслаждении.

Мы двигались теперь неторопливо и плавно, как дельфины в теплых тропических морях.