Мы льнули друг к другу, принося последние ноты блаженства, и я смотрела невидящим изумленным взглядом в никуда.

Это все произошло со мной?!

Это правда случилось?!

Орландо целовал и целовал меня.

Не выпуская из объятий, не желая покидать мое тело.

Он был ненасытен и жаден. Казалось, он мог бы терзать меня до утра, целуя мое дрожащее от криков горло.

Но он пощадил меня. Иначе, наверное, душа вылетела бы вон из моей груди.

— О, что это? — твердила я. — Что это?

— Это любовь, глупенькая, — рассмеялся Орландо.

— И так всегда будет? — промямлила я.

— Надеюсь, что так, — ответил Орландо, укрывая меня одеялом и крепко обхватывая рукой. — Эстелла…

Он вдруг замолчал, и мне сделалось тревожно-тревожно на душе.

— Что? — шепнула я.

— Давай не затягивать твой ремонт и прочие огородные радости, — сказал он. — Может… ты просто купишь приличный дом в городе? И все?

— Нет, Орландо, — твердо ответила я. — Кое-что я должна сделать сама.

***

Поутру возвращение мое домой было фееричным.

Я издали еще услыхала жалобные вопли Петровича, и едва ли не бегом помчалась к ферме.

Розы Анники меня узнали и пропустили беспрепятственно домой. А там!

Посреди двора лежал несчастный растрепанный Петрович в распахнутом халате.

Он лежал на животе и тяжко дышал, время от времени издавая душераздирающие крики.

— Сейчас же! — верещал он, багровея, насколько это возможно. — Сию минуту! Иди! И купи! Зеленки!

Анника, совершенно убитая горем, только руками всплескивала.

Откуда ей было знать, что такое зеленка.

— Петрович, — умоляла она. — Ну, какая зеленка? Зачем?!

В ответ на это Петрович начинал дико дрыгать лапами и визжать какие-то отборные ругательства. Которые Анника тоже не понимала ввиду их лютой экзотичности.

— Куриная… мать! — орал несчастный Петрович. — Да у меня… душа в лоскуты! Мне надо это… продезинфицировать!

И он снова истерично дрыгал лапами. Словно пытался юзом уползти со двора.

— Что сделать?! — Анника от непонятных слов впадала в тихое отчаяние.

— Помазать! Зеленкой! Чтоб скорее заросло! — орал Петрович.

— Что здесь происходит? — спросила я, подоспев к самому драматичному месту в этом спектакле.

— Петрович умирает! — в отчаянии прорыдала Анника, сцепив руки у груди.

— Что?! Отчего!? — всполошилась я.

— Он испугался за тебя, — прорыдала в ответ Анника. — Когда ты не пришла домой!

— Но я была с Орландо! Что со мной могло приключиться, глупенький? — у меня от жалости в Петровичу сжалось сердце. Глупенькая курица, что ж он так убивается… — Ну, все прошло, все позади! Вставай, Петрович.

— Да не могу я встать! — яростно визжал Петрович, с остервенением дрыгая лапами.

— Почему? — удивилась я. Паралич его, что ли, разбил? А зеленка тогда зачем?

— Он снес яйцо, — замогильным голосом произнесла Анника. — Снова.

— И что же? — осторожно спросила я.

Вместо ответа Анника покопалась в кармане фартучка и вынула свежеснесенное яйцо.

Я так и остолбенела.

— Петрович… Оно что, алмазное?!

— Мне почем знать! — проверещал Петрович. — Зеленку-у-у-у!

Яйцо было великолепным. Прозрачное, искристое, чуть больше обычного яйца, и здорово похожее на вытянутый диско-шар. Все в гладких гранях.

— Какая странная огранка, — вырвалось у меня.

— Как умел, так и гранил! — злобно огрызнулся Петрович. — Можешь выкинуть в навозную кучу, если не нравится!

— Да что ты, Петрович! — у меня дух занялся. — Очень нравится, конечно!

В свете последних разговоров про приданое это яйцо было очень и очень кстати.

В голове пронеслась шальная мысль, что за этот бесценный алмаз можно, пожалуй, выкупить все фермы Ферро… Да и я уже не такая уж нищая невеста, получается!

— Ну?! — свирепо рычал Петрович. — Я получу свою зеленку?! Теперь-то я, надеюсь, заслужил пару капель лекарства за свое истраченное здоровье?!

— Зеленку? — до меня дошло, зачем он ее просит. — Ты с ума сошел, Петрович? Только курицы с зеленым задом нам не хватало!

— Все в лоскуты! — трагичным, задушенным голосом прошептал Петрович. — Все нутро кровоточит!

— Ничего у тебя не кровоточит! — принялась уверять его Анника. — Правда! Я же смотрела! Просто яйцо… немного крупнее прежних. Вот и все. А ты цел, ты абсолютно цел, Петрович!

Но Петрович ее не слушал. Он валялся на дорожке, стонал и капризничал.

И даже совсем позабыл, что расстроился-то и снесся оттого, что переволновался за меня.

А я вот вспомнила.

События прошедшей ночи закружили мне голову.

Страстные поцелуи и объятья, в которых я уснула, провалилась в глубокий сон, а затем и проснулась поутру, разбуженная лучами солнца — все это снова взбудоражило меня. И губы мои расплылись в улыбке.

— Эстелла, — произнесла Анника подозрительно, разглядывая мое довольное лицо. — А где ты, собственно, была?!