Окружной прокурор тоже явился с книгой. Этот вручил мне… «Учебник латинской грамматики» для гимназий и «Мифы Древнего Рима», напечатанные на языке древних римлян.

— Слышал, как вы на знание латыни жаловались, — застенчиво пояснил Эмиль Эмильевич. — Для сдачи экзамена в Московский университет вполне хватит, а большего с вас никто не потребует.

Когда прокурору жаловался? Не помню. Впрочем, все может быть. Помянул как-нибудь, а Книснец запомнил. Нужный подарок. Среди книг покойного мужа Натальи я по латыни ничего не нашел.

Петр Генрихович Литтенбрант тоже прибыл из Нелазского не с пустыми руками. Ну, этот был в своем духу! Притащил целый мешок битых зайцев и пару уток. Само-собой, подстрелил все собственноручно. Дескать, мог бы привезти и больше, но не решился. И правильно сделал. Погреба с ледником у хозяйки нет, где хранить? Зайцы, пока висят в кладовке, сбегут, а утки улетят на юг, на зимовку. Литтенбрант сказал, что дела задержат его в Череповце дня на два и он с огромным удовольствием зайдет, чтобы помочь его избраннице ощипать уток и ошкурить зайцев.

Но я все равно не понимаю — на кой-нам столько дичи? Испортится же! Но на Наталью впечатление произвел.

Приятно было смотреть, как Петр Генрихович ухаживает за хозяйкой. Как он спешит помочь ей носить тарелки, убирать со стола. Если бы не толика ревности, почувствовал бы себя старшим братом, на глазах у которого ухаживают за сестрой. А тот, оценивающе смотрит на ухажера и размышляет — не то в ухо дать, не то подкинуть парню деньжат, чтобы тот сводил сестренку в кафе?

Литтенбрант меня сегодня здорово выручил. Компания-то подобралась разношерстная и тем для беседы не было. О погоде поговорили, о коронации государя-императора в минувшем мае. О чем еще говорить? Не о трупе же рассуждать? Об этом и на службе наговоримся.

Петр Генрихович, разумеется, повествовал об охоте. Снова в лицах показывал и полет утки, и то, как собака бросается в воду, чтобы притащить подбитую дичь.

Понимаю, старается для своей возлюбленной. Зато и всех остальных развлек. Поделился планами на декабрь — дескать, собираются они устроить большую облаву на волков. Серые нынче распоясались и обнаглели донельзя. Летом ярушку задрали, едва ли не на глазах у пастуха. А что зимой-то будет? Лет десять назад, когда волки расплодились, они даже на крестьянские дворы заявлялись, выискивая поживу. Умудрялись забираться на крыши скотных дворов и разрывали солому, чтобы добраться до коров.

Он уже списался с приятелями из Петербурга, да и местные охотники поучаствуют. Так что — пусть серые боятся и убегают куда-нибудь в Вологодскую губернию!

— Иван Александрович, не желаете составить компанию? — поинтересовался Литтенбрант. — Ружье я вам дам, снаряжение тоже.

— Думаю, вы и сами справитесь, — улыбнулся я.

Не скажешь ведь, что охоту не люблю, и охотников не понимаю. Но здесь, в девятнадцатом веке, охота не развлечение, а насущная необходимость.

— А зря, — авторитетно заявил Литтенбрант. — Вы много теряете. Представляете, сколько впечатлений? Ветер, ружье, запах дичи! И волк — это вам не заяц или лиса, зверь серьезный.

Петр Генрихович принялся рассказывать, как однажды на него вышел матерый волчище, а у него, как на грех, ружье оказалось незаряженным. Спасибо, что рядом оказался товарищ, успевший спустить курок.

— Я бы на охоту сходила, — вдруг заявила хозяйка.

Присутствующие мужчины с удивлением посмотрели на Наталью Никифоровну, а та, слегка смутившись и всеобщему вниманию, и своему заявлению, рассказала:

— Когда маленькой была, мы на Рождество к бабушке приехали погостить, в имение. Вот там, неподалеку от деревни, леса сплошные, тоже волки расплодились. У бабушки во дворе собака была привязана — на вид страшная, а сама добрая-добрая. Мы с Людкой — сестренкой моей, с ней играли, Жужкой прозвали. А ночью волки пришли. Выли так страшно! Мы все двери позапирали, жутко было — вдруг в дом ворвутся? И из мужчин никого нет. Папенька позже собирался приехать, а лакей старик старый, толку от него никакого. Всю ночь не спали, боялись. Утром вышли, а от Жужки лишь цепь с ошейником, да снег окровавленный. Людка вся изревелась, а мне этого волка захотелось встретить, что нашу собачку съел. Встретить, и застрелить.

— И что, в деревне охотников не было? — удивился Литтенбрант.

— Так я же говорю — Рождество, какие охотники?

Рождество — праздник для всех, кроме волков.

— Крестьяне зимой своих собак на ночь либо во двор запирают, либо в сени, — назидательно сказал исправник Абрютин. — Собака для волков — первый враг. Они вначале ее сожрут, а уж потом за скот примутся.

Все покивали, а потом пропустили еще по рюмке. Наверное, за помин души Жужки, съеденной волками.