С восьмого по десятое ноября я пытался сорвать ритуал путём уничтожения узловых точек контура и ликвидации культистов. Эмпирическим путём я выяснил, что контур нового ритуала устойчив к потере восьмидесяти процентов произвольных узловых точек.

 

Прорыв начался в 7:14 одиннадцатого ноября. Его размеры оказались существенно меньше расчётных: он затронул только площадь Медан Мердека. Причина данной аномалии мне неизвестна. Я предполагаю, что это произошло либо вследствие моих действий по дестабилизации контура, либо вследствие досрочного завершения ритуала. Во втором приложении данные с приборов, извлечённых из разлома.

 

Одиннадцатое ноября семьдесят первого года, 14:42.

 

Йор, конец передачи».

 

Только отпустив тангенту, я понял, что так и не проверил, восстановилась ли связь. Я тихо чертыхнулся и начал уже прощупывать эфир, когда поймал входящий сигнал: «Отчёт принял, доставлю по адресу. Суини, приём». Я инициировал отправку приложений, закрыл глаза и расплылся в блаженной улыбке. От корня языка по рту растёкся железистый привкус. Вот и кавалерия. Точнее, реактивный бомбардировщик с трёхмегатонным зарядом. А я своё отслужил. «Финита, ля, комедия», — с усмешкой подумал я.

 

Это была славная охота. Наверное, лучшая в моей жизни. Да, Джакарту мы проиграли. Да, мой путь оборвётся здесь. Хотя… Игнорируя фантомный фейерверк, заполнивший всё поле зрения, я встал и опёрся на Морену. Левой — правой… ещё один шаг. Отсюда я вижу почти весь город.

 

В центре из клубов багрового тумана торчит одинокий шпиль минарета мечети Истикляль: оттуда начался прорыв Бездны. В старых кварталах время от времени глухо бухает и сверкает: наверное, остатки полиции отступили именно туда. Впрочем, долго они не продержатся: деревянные и гипсокартонные развалюхи — не укрытие от тварей, да и тяжёлого вооружения хватит на полчаса от силы. Вдоль всех ведущих из города трасс стоят пробки: стихийные эвакуации никогда не бывают успешными. Да и в любом случае, выжившие очень скоро позавидуют мёртвым, когда попадут на обязательные дезактивацию и карантин.

 

Я позволил телу тихонько сползти вниз по стене. Всё-таки я успел сделать главное: отчёт о «Джакартском инциденте» ушёл в штаб. И плевать, что Гюнтер Дитрих Суртов, мой дражайший начальник, запрещал мне это расследование. Прощение получить проще, чем разрешение, тем более посмертно. Плевать, что в итоге я сгорю в атомном пламени. Зато все остальные получат надежду. Потому что из самого пекла я смог, впервые за всю эту чёртову войну, добыть хоть какие-то сведения о враге.

 

А там, высоко-высоко, летит серебряной пулей бомбардировщик. И когда он прилетит, вся эта отрыжка иных миров, заполнившая улицы, перестанет отравлять нашу атмосферу своим кровавым перегаром. Ненавижу, клять, культистов, демонов и все их переходные формы за компанию. Жаль только, что всё, что я смог отыграть для этого города у Слепой Суки — это жалкая пара часов. Маловато будет. Маловато… А может быть, в самый раз, чтобы каждый смог закончить свою историю.

 

Когда бомбардировщик почти скрылся за горизонтом, и я почти смог различить тормозной парашют бомбы, из-за моей спины раздалось вежливое покашливание. Рефлексы попытались резко развернуть тело к источнику звука, но в результате я только навалился всем весом на разодранное плечо и получил порцию невоспроизводимых ощущений.

 

— Ну, что ж ты так себя не бережёшь, дорогой мой человек, — сказал некто, выглядящий точь-в-точь как я, за исключением светящихся расплавленным янтарём глаз.

 

Я слышал достаточно много самых невероятных баек про наших врагов, поэтому вместо ответа пустил в ход последнюю капсулу эфирного конденсата. От ударной руны пятак крыши в пару метров диаметром превратился в сплошное месиво из обломков бетона и торчащей в разные стороны арматуры. И посреди этого великолепия невозмутимо стоял Иной. Он улыбнулся и не спеша двинулся в мою сторону, фантомом проходя сквозь предметы и заполнившую воздух пыль.

 

Где-то на задворках сознания из-за слитого впустую эфира благим матом орал Суртов. «Да ты знаешь, сколько такая капсула стоит», «когда ж ты наконец хотя бы основной бестиарий выучишь», «да чтоб я тебя ещё хоть раз в поле выпустил» и всё такое в этом духе. От мыслей об отце-командире меня пробрал безудержный хохот. Знаете что, товарищ Суртов? Идите-ка в поле сами! Вы-то, конечно, в боевой обстановке при тяжёлой кровопотере никогда не перепутаете проекцию и реальный объект, верно?

 

Иной подошёл к парапету, облокотился на него и, глядя на руины города, сказал:

 

— Когда в юности уходишь на войну, у тебя есть иллюзия, что ты бессмертен. Убивают других, а тебя нет. Когда тебя в первый раз тяжело ранит, эта иллюзия исчезает и ты понимаешь, что это может случиться с тобой.