Такой интересный, маленький воробушек, который всегда был рядом и залечивал его раны, когда воспитательница была в плохом настроении или ловила его за использованием магии. Ему по закону и нельзя было. Магией управляли лишь те, кто обучался этому или те, кто не попадался людям на глаза, кого боялись. Его Вереск уже учился, а ему только предстояло ещё раз попытать шанс.

— И все же не понимаю, зачем тебе эта железка.

— Обожаю, когда ты бубнишь себе что-то под нос, а я делаю вид, что слушаю, — хохотнул Алькор и погладил друга по волосам, пропуская их сквозь пальцы. Мягкие, нежные и всегда чистые, словно он мыл голову каждый день. Его друг был особенным и чистым во всех отношениях. — Идем обратно, а то нам вновь придется подниматься по плющу.

Вереск на эти слова закатил глаза, ушел от прикосновений, а потом и вовсе, развернувшись, уходя. Он не сказал, как сильно ненавидел друга, потому что тот и так это знал, как и знал, что эти слова не более чем ложь. Не обернулся, прекрасно зная Алькора, который шел за ним следом, который через некоторое время уже шел впереди и сам вел, показывал дорогу и командовал. В этом был весь он.

Они шли по узкой тропинке, ведущей на холм. Все дальше был людской гомон и открывающиеся бары, свет от керосиновых ламп. Поднимались на холм по тропинке и все ближе оказывались к старенькой церквушке, в которой жили такие же потерянные и оставленные родителями дети. Некоторых брали, но многие жили в этих каменных стенах, сидели на неудобных лавках годами, подчинялись настоятелю и воспитательнице, молились каждое воскресенье Богу, которого не существовало. Никогда не существовало, потому что были лишь Древние, о которых забывали или нарочно не вспоминали. Они жили в приюте годами, некоторые уходили из него после наступления двадцати лет, другим везло, и они поступали в академии, после которых всегда находили работу в больших городах и уже обеспечивали себя сами.

Они были счастливчиками, но за это настоятель их недолюбливал.

Он отрицал магию, считая ее порождением злых сил и говорил всячески игнорировать потоки, глушить в себе эту скверну. Достойно была лишь работа на благо народа и Бога. Его Бога, которого возводили в культ.

— Мы будем велики, дорогой Вереск. Совсем скоро мы будем великими.

— Совсем скоро мы опоздаем и тогда будем вновь стоять коленями на каменном полу. Будут на наших спинах вздуваться кровь и все из-за того, что ты захотел какую-то железку, — недовольно отозвался Вереск и вздрогнул, когда Алькор замедлился и взял его руку в свою.

— Ты же вылечишь нас? — лукаво спросил он и коротко поцеловал белеющие костяшки.

— Куда я денусь.

Тера смотрела на обглоданную, грязную кость с презрением и небольшим сожалением. Смотрела на бурую землю под ней, на еще тонкую траву с еле заметными розовыми разводами. Ощущала запах грязи, чего-то кисло-сладкого, мокрого меха и травы. Мир медленно оживал. Запекшаяся кровь пряталась под покровом тьмы, обглоданные кости — единственное, что осталось от нерадивого и вечно пьющего лесника, лежали в кустах и корнях, питали молодую почку.

Она медленно повернулась, поправила корзину на сгибе локтя и пошла в сторону резкого запаха. Шуршала листва от неловких движений крыльев птиц, ломались ветки под лапами зверей, которые смотрели на нее, принюхивались и ждали удобного времени для нападения. А может и не ждали, в просто присматривались к той, кого уже считали равной. Опасной.

Наивные, маленькие зверюшки.

Страха перед ними не было. Не билось заполошно почти мертвое сердце не немели конечности. Присутствовал легкий азарт и интерес. Все так часто говорили про опасных зверей, разодранное тело, части которого до сих пор находили особо смелые путники или охотники. На своем пути Тера тоже увидела несколько костей, ошметок гнилого мяса, вокруг которого летала мошкара. Сделав еще несколько шагов, она остановилась напротив тонкого дерева, укутанного кустами с молодой листвой. Среди листвы и колких ветвей гнила искореженная, с вывернутой челюстью, просвечивающими сквозь гнилое мясо костями голова.

Голова непутевого лесника, по пустым глазницам которого ползли мухи.

Это не было настолько отвратительно, насколько жалко. Потому что голова гнила, источала кисло-сладкий запах, от которого становилось дурно и выделялась слюна одновременно. Кончики пальцев закололо, но в этом теле уже не текла кровь, а мясо осквернили неразумные звери и насекомые. Такое даже при сильном голоде Тера не взяла бы в рот.