Он находился в полудреме, плавал на волнах чего-то удушающего. Плохо все же было и тело ощущалось странно, словно инородно. Когда он выныривал из дремы прислушивался к тишине вокруг, своему тяжелому, прерывистому дыханию, иногда кривился от отвратительного запаха, пытался, двигался, но слушались лишь пальцы на руках. Дергались резко, потом опускались безжизненно. Это раздражало. Ощущение беспомощности его бесило.

Воспоминания появились неожиданно. С ними появился и страх, плавно переходящий в панику. Его отравили. Точнее не его, а Господина. Отравили и выбросили в навозную яму. Неужели Господин вернулся? От этой мысли ему стало до удушья страшно и радостно одновременно, потому что о нем не забыли. Однако эта мысль быстро испарилась, оставляя после себя сладковатое послевкусие. Следующая мысль полностью уничтожила все светлые чувства, придавили, словно тяжелый камень. Господин никогда не возвращался за своими рабами и о Илзе скорее всего забыл.

Вновь стало страшно. Кто его забрал? Или Папа со своей церковью были правы и Рай все же существовал. Тогда почему в Раю, где не было забот, он ощущал тяжесть тела и тошноту? Непонятно.

Иногда к Илзе кто-то приходил, но он не представлял, кто это был. Слышал чужой голос, словно сквозь несколько слоев одеял, не узнавал его и прикосновения − почему-то холодные. Он не открывал глаза, потому что не получалось, потому что веки наливались свинцом и открывались лишь на немного. Сквозь тонкие щелки пробивался слишком яркий, режущий свет, отчего он кривился и сразу же жмурился, ощущая боль.

Глаза он открыл лишь через некоторое время, когда спина уже болела, а мышцы ломило. Иногда, сквозь сон, Илзе чувствовал чужие, холодные, прикосновения, которые разминали одеревеневшие мышцы, вертели его тело, гладили и вновь разминали. После этого становилось легче, а вокруг пахло чем-то сладким. Масло. Таким маслом, только с запахом цветов, пользовался Господин, когда был в хорошем настроении.

Первое, что увидел Илзе — высокий, светлый потолок. Каменный. С одной стороны простенький, без лепнин и украшений, с обычной люстрой, с другой стороны, точно дорогой, потому что трещин и потертостей не наблюдалось, как и паутины в углах. Чистый. С трудом, но Илзе повернул голову. Мебель тонкая, деревянная и очень аккуратная. Явно сделанная для женщины, потому что только они любили узоры на шкафах или лепнины. Комната большая и светлая, с окном, занавешенном полупрозрачными занавесками. Кровать тоже большая, с балдахином.

Дом принадлежал кому-то богатому, потому что одна такая кровать стоило целого состояния. Поэтому вариантов, у кого он сейчас находился, становилось меньше, но на главный вопрос не отвечало.

Илзе зажмурился крепко, отчего под веками вспыхнули огни. Пальцы слушались хорошо, но руки почти не двигалась, как и ноги. Но больше не тошнило, хотя отвратительный привкус не исчез.

Радовало в сложившейся ситуации лишь то, что он все же не умер. Вылез. Убежал от костлявой старухи, но какой ценой? К чему прибежал? Он этого не знал, и неопределенность напрягала. Потому что просто так из выгребной ямы не доставали. Быть кому-то обязанным Илзе не хотелось.

Хозяин дома появился лишь вечером, когда в комнате стало темнее, а он успел проголодаться, захотеть в туалет и немного подремал. Когда дверь открылась и по полу, чеканя шаг, застучали каблуки, Илзе невольно напрягся, но глаза не открыл. Задержал дыхание невольно, когда постель прогнулась и его руки коснулись холодные пальцы. Те самые прикосновения. Он их помнил.

− Дорогой.

От тихого, неуверенного и такого знакомого голоса Илзе почувствовал радость и разочарование одновременно. Радость, потому что его точно не отдадут костлявой, и взамен ничего не потребуют, разочарование же потому, что и от себя Катарина его не отпустит. Ее преданность и влюбленность немного пугали, особенно сейчас, когда Илзе фактически беспомощен.

Поэтому он медленно и как можно правдоподобнее, неуверенно приоткрыл глаза. Скривился от яркого света, но упорно открыл их, смотря в потолок. Только на потолок он смотрел не долго, потому что вскоре перед глазами появилось счастливое лицо Катарины, а ее длинные, распущенные волосы мазнули по его щеке.

− Любимый, − счастливо выдохнула она и убрала волосы за ухо. Это не очень помогло, потому что пряди до сих пор касались его щек. Раздражающе. — Ты наконец проснулся. Как себя чувствуешь?

−Отвр… − он не ответил, не смог. Голос не слушался, в горле стоял ком и неприятный привкус лишь усилился. Чувствовал Илзе себя отвратительно и не только физически. Катарина, казалось, все поняла, отчего улыбка ослабла, глаза засияли от непролитых слез, а холодные пальцы погладили щеку.

− Не напрягайся, дорогой, − посоветовала она и ласково, почти невесомо коснулась своими губами его. Улыбнулась. — Ты и так многое пережил. Не волнуйся, я больше тебя в обиду не дам. Никуда не отпущу.

***