нообразными вывесками, предлагавшими любой раскумар — анашу, мета, крек, кокаин, герыч, крокодил и другие неслыханные гадости. Отовсюду доносилась загробная музыка, нудная, как зубная боль. Вдали, скрытое туманной дымкой, возвышалось колоссальное строение со шпилем. Однако Бусыгин, не обращая внимания на обстановку, сразу завернул направо и подъехал к небольшому магазинчику с надписью «7/24 Амброзия» на аккуратной вывеске. Здесь он что-то сказал на ухо верблюду, и тот покорно опустился на колени. Бусыгин слез с шеи дромадера и крикнул Вепреву, сидевшему с Машкой и на втором верблюде: — Слезайте пока! — и, обращаясь к Вепреву, наставил его: — Скажи ему в ухо «Напол!» — враз опустится. Шурик так и поступил и вместе с Машкой слез с верблюда. — Ээээ…, Сеггрей Владимигович, — проскрежетал Семенов, — неужели этот базаг называется гаем? Сомнительно! — Э! Не сцы, паря, — ответил Бусыгин, испытывавший к инженеру чувство глубокого уважения за пенную клизму, — тут все есть, тока походить надо! И старикашка уверенным шагом направился к лавке, пинком ноги открыл хлипкую дверь и зашел внутрь. Попутчики неохотно последовали за Бусыгиным, ожидая очередной подвох. Однако внутри оказалось довольно приличное место — небольшое помещение, заваленное какими-то мешками, а впереди торчал прилавок, за которым восседала злобная с виду тетка климактерического возраста с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет. — Привет, Сысоевна — бросил тетке Бусыгин, — амброзии мне! — А чем платить будешь? — спросила тетка, не трогаясь с места. — Верблюдами! — Ответил старикашка, — выйди, глянь! Тетка неохотно подняла свой необъятный зад и, переваливаясь словно утка, вышла на улицу. Увидев пару Бусыгинских верблюдов, она повернулась к старикашке и спросила: — Обоих отдаешь? — Ага, бери, — легко согласился старикашка. — Две дозы, — твердо сказала тетка. — Три, — обозначил контрпозицию дедок. — Ладно, хуй с тобой, бери три, — махнула рукой тетка и, вынув из кармашка три маленьких пакетика, вручила их Бусыгину. Тот торопливо схватил их и сунул в свой бездонный карман. Тетка пошла было к верблюдам, но вдруг, словно что-то вспомнив, обернулась к компании и сказала, указывая пальцем на Вепрева: — А вот тебя, парниша, в розыск объявили. За оскорбление Богова Сына. — Тетка задрала толстый, как сосиска, палец, — учти! Да вон, уже скачут, чай, за тобой! — тетка указала пальцем на столб пыли, приближающийся к ним. Все с тревогой уставились на пылевой вихрь, и через несколько минут стало возможно разглядеть, что в плотном столбе торнадо скачет на своих черных хвостах рота уже подзабытых ассенизаторов. Посреди их строя верхом на здоровенном крысоиде скакал вконец обдолбанный Патлатый, держа скотинку за уши и светясь улыбкой идиота. Увидев это, климактерическая тетка, схватив верблюдов за уши, мигом удрала вместе с ними во дворик за своей лавкой. — Шурик, и че делать-то будем? — встревоженно спросила Маша, — может, бежим отсюда? — Э! Не сцы, мать мы этого утырка однова дыхнуть через колено кинем! — самоуверенно заявил Вепрев, и пошел навстречу надвигающейся кавалерии. Ассенизаторы же, подскакав к группе путников, застыли столбами на своих черных хвостах, как будто чего-то ожидая, только Патлатый начал истерически хохотать, указывая пальцем на Бусыгина. — Бусыжка-мартышка, где твоя сберкнижка? — заблажил Патлатый дурным голосом, — Хахахахахахаха — залился он гомерическим хохотом вконец обдолбанного наркомана. — Что, все пропил? Бусыгин хотел было что-то ответить, но внезапно издалека донесся звон бубенчиков и вскоре на русской тройке, запряженной пряничными лошаками, теми же, что караулили вход в Игольное Ушко, на расписных санях подъехал сам Папик в компании со своей заплаканной, как всегда, супружницей — Боговой Матерью. Звякнув напоследок колокольчиками, тройка замерла возле группы путников. — Ну что, Вепрев, — начал вступление Папик ласковым голосом, — ремни будем со спины резать или хватит полутора тысяч шомполов? — Да ты, дедуля, прям садо-мазо какое-то! — спокойно ответил бывалый математик, — че надо то? Я твоего бастарда-наркота сто лет в гробу видал! — Штааааа!? Бастарда?! В гробу?! Хамить? Мне!? — взревел Папик, — да я… да я тебя…. в алебастр сотру, сучёныш, однова дыхнуть! — Да ладно ужо тебе, батюшка, не горячи сердце! — вдруг вмешалась Богова Мать, трогая Папика за рукав белоснежного балахона, — молодой человек, подойдите, пожалуйста, ко мне, — попросила она Вепрева. Папик, сердито сопя, отвернулся. Экс-математик осторожно подошел к саням. Вблизи стало видно, что супруга Папика была молодой женщиной исключительной красоты с умными, хотя и заплаканными глазами. — Здравствуйте, Александр, — вежливо поздоровалась Богова Мать глубоким грудным голосом. — Здрасьте, — буркнул Вепрев, не ожидая ничего хорошего от такого обращения. — Вы знаете, я хочу поговорить с вами о моем сыне, — сообщила она экс-математику просительным тоном, — только это строго приватно. Сказав это, Богова Мать выбралась из саней, технично показав стройные ножки, подошла к оробевшему Шурику и увлекла его в сторонку, чтобы никто их не слышал. — Понимаете, — начала она доверительным тоном, вытирая кружевным платочком припухшие от слез глаза, — мой сын… вы его знаете… — Богова Мать мельком проницательно взглянула на Вепрева. Тот только кивнул, все еще не понимая, чего от него хотят. — В общем, он превратился в законченного наркомана, — сообщила Богова Мать, снова ударяясь в загробные рыдания. — И чем вставляется? — деловито поинтересовался Вепрев. Богова Мать, мигом успокоившись, пристально посмотрела на Шурика. Казалось, она в чем-то усомнилась, но все же выдохнула: — Всем… — и вновь разразилась загробными рыданиями. — Ну, да, я, в принципе, знаю, — промямлил Вепрев, — но я то что могу тут сделать? — Вы отведете его в пещеру Кайфолома, поставите в центр разделочной доски, а когда он разложится на Элементы Сущности, изымете его Глюк-Фишку и замените ее на ту, что найдете в спецзаначке Кайфолома, — неожиданно жестко ответила Богова Мать повелительным тоном, и даже прекратила загробные рыдания. — А ежели откажетесь, — она предостерегающе подняла руку, — то учите, что все эти шомпола и ремни со спины — отнюдь не пустая угроза! — Да как я скажу все это Кайфолому-то? — взбрыкнул Шурик, — да он меня просто нахуй пошлет, а то и че похуже! — Скажешь ему трижды заклятое слово нсчндстси и он завалит ебало на пару часов. Усек, шмакадявка? — грозно спросила Богова Мать вконец охреневшего Шурика. Тот только торопливо кивнул, не зная, что и ответить. — Слово то это, повторите явственно, пожалуйста — вежливо попросил он Богову Мать. Богова Мать нахмурилась, но послушно выговорила: — Нсчндстси. Усек? — Ага, — вякнул Вепрев, глубоко сомневаясь в успехе авантюры, и, наморщившись, с трудом, со злобой, выговорил: «нсчндстси». — Вот и хорошо, — одобрила Богова Мать, и обернулась к Ассенизаторам, — эй, вы там, тащите сюда моего излюбленного сынулю! Тотчас ассенизатор с Патлатым на плечах послушно подскакал к Боговой Матери, наклонился, и Патлатый, пошатываясь, встал на ноги, с трудом удерживая равновесие. — А, это ты, Вепрев! — обрадовался он, — здорово, друган! Пошли к тете Наде, по пивку вдарим! — А ну, цыц, — приказала Богова Мать, — пойдешь сейчас с ним, да не в пивную, а на повторную инициацию. — Ах, маман, ужо сто раз инициировали, заебало! — промычал Патлатый пьяным голосом, одновременно золотым ножичком тайком срезая с мамашиного манто золотую подвеску с бриллиантами, — ну, скока можно? — Пока не исправишься! — отрезала строгая маман, и пошла назад к саням. Едва она уселась на свое место, Папик оглушительно свистнул в четыре пальца, пряничные лошаки дружно тронулись, и вскоре сани исчезли в клубах пыли. На площадке возле магазина осталась только рота верховых ассенизаторов, разомлевшие путники да трясущийся от ломки Патлатый. — Ну что, пошли? — спросил Вепрев Патлатого, — так сказать на экзекуцию, ыгыгыгыгыгыгыгы… Патлатого передернуло, он злобно уставился на Шурика и прохрипел: — Не кипишуй, паря, сначала похмелиться надо — и, обернувшись к лавке, громко рыкнул: — Эй, ты там, Сысоевна! Гони Столбовой две банки! — Щас, щас князюшка, — заверещала из-за забора тетка с фиолетовыми волосами, — сей секунд подтяну. Через несколько секунд она выкатилась из лавки, неся в руках две двухлитровки с яркой этикеткой, снабженной надписью «Водка Особая, Столбовая, 120 градусов», завидев которые Патлатый заржал от радости. Выхватив бутылку из рук торговки, он ловким движением руки вышиб пробку и жадно присосался к горлышку. Залив в себя крупными глотками половину содержимого, он оторвался, шумно выдохнул и прохрипел: — Харашэ пашлэ! Круто вставляет! — и протянул поллитру Шурику, — Нака-ся, спрыснись, друган! Божественно! Вепрев, как это принято в культурной столице, интеллигентно обтер горлышко об рукав, и осторожно сделал глоток. Пойло оказалось восхитительным, оно приятно согревало горло, а в желудке постепенно разгоралось божественным огнем. Голову сразу плавно повело, и весь этот дрянной мир показался Вепреву раем, и даже жопастая тетка с фиолетовыми волосами превратилась в жгучую сеньориту из мексиканского сериала. — Капитально вставляет, — одобрил Вепрев, и хотел было добить содержимое, но Машка решительно отобрала у него бутылку. — Делиться надо, — наставительно произнесла наглая девица и основательно хлебнула. Тотчас же ее глаза округлились, и Зверева, мигом допив оставшееся, принялась без умолку хохотать, указывая пальцем на Сысоевну: — Ну, вылитая Хуанита из сериала, забыла название, аахахахахахахаха! — А платить кто будет? — обиженно спросила Сысоевна, — товар дорогой! — На, отвяжись, — сказал Патлатый, выковыривая из мамашиной подвески брильянт помельче. Отдав его тетке, он взял из ее рук вторую поллитру и столь же ловко откупорил ее. Затем точно так же ополовинил содержимое и протянул остатки Бусыгину. — Накося, освежись, Владимирыч, это — Божье! Бусыгина уговаривать не пришлось, и старикашка в один глоток ополовинил тару. Остатки он протянул Семенову, сказав напутственно: — Не пей в меру, но пей досыта