ы не созданы, чтобы долго быть вместе. Я улетел, но обещал вернуться, когда придёт время. Чуть более трёх лет назад она послала мне зов повторно, и я узнал, что у меня появился сын. Ввиду некоторых обстоятельств, я не мог сразу полететь на встречу. По правде сказать, не мог я целых полгода. А когда смог, нашёл пещеру, где встречался с драконицей, пустой. Я облазил все гряды в округе, на зов она не отвечала… Недалеко от тех мест стоит крепость, Шала, и незадолго до этих событий мои девочки отбили её у чародеев. — Мы в курсе, — оборвал Иорвет. — Ты дал задание Тэе найти дитя. — Значит, вы знаете почти всё. Немудрено, что Хранительницы ничего не нашли, — он постучал пальцем по отчёту Умута. — Чародеи уничтожили все следы. Каким-то образом они перехватили второй зов… и отыскали логово драконицы — то, где вылупился мой сын. Нашли останки трупоедов с сабельными ранами и нашли оброненную подвеску со знаком солнца. Такие носят только женщины из Двенадцати — личной охраны царицы. — Подвеска могла оказаться там по любой другой причине. Это не значит, что дитя у Хатун Мелике, — сказала я. Борх покачал головой. — Царица — могущественная чародейка, она правит Зерриканией почти двести лет. А как я говорил, чародейки имеют особый интерес к золотым драконам. Мы не сошлись с ней во взглядах в прошлом, и я уверен, что она не упустила бы шанс наложить лапу на дитя. Каким-то образом она забрала его у матери… Выкупила? Уговорила? Запугала? Возможно даже, что воительницы из Двенадцати убили Лирменадатт, хотя думать о таком исходе невыносимо — драконы всегда были под защитой зерриканских правителей. В конце концов, мы даже запечатлены на гербе этой страны! — Не хочешь ли ты сказать, — вкрадчиво заговорил Иорвет, — что желаешь выкрасть дитя у самой царицы? При условии, конечно, что оно у неё и ещё живо. Это и есть твоё небольшое дельце в столице? — Что мне сразу в тебе понравилось, мой второй эльфийский друг — ты ловишь суть на лету! Дитя всё ещё живо, я чувствую это и в том числе по этой причине так спешу, — Три Галки досадливо хлопнул себя по коленям: — Как же не хватает бочонка пенного эля или даже двух! Нет ничего лучше эля, чтобы смазать с таким скрипом идущие переговоры! — Но почему ты не можешь сам поговорить с царицей? — спросила я. — Это же Зеррикания, тут поклоняются драконам. Ты всё-таки отец этого дитя. — Как я уже сказал, у нас с Хатун Мелике старые разногласия. Из человеческих женщин я питаю неодолимую склонность только к Хранительницам, а женщины, и в особенности царицы, не прощают отказов, — Борх передёрнул плечами. — Этот вариант исключён. Он встал, заглянул под лавку, под которой уже давно никого не было. — Последнюю ночь перед дорогой я хотел бы провести с моей здешней семьёй, — сказал он и добавил задумчиво: — Расставание, не завершённое должным ритуалом прощания — это рыболовный крючок в сердце, который тянет тебя назад всю жизнь. Увидимся утром. Борх слегка поклонился и направился в сторону бассейна. Около плотно сплетённых колючих розовых кустов он исчез в одно мгновение, и только высоко поднятый хвост мелькнул в траве. Иорвет так и сидел неподвижно, опершись на колени предплечьями, и смотрел в прогорающий костёр. — Завтра осенний эквинокций, первый день Велена, — заговорил он через некоторое время, не отрывая взгляда от переливающихся, то набухающих алым, то гаснущих углей. — Три дня, когда день равен ночи, а мир стоит на пороге между светом и тенью. Время, когда эльфы зажигают огни… С озера волнами налетала прохлада, тревожила рябью воду бассейна, шелестела листьями по верхам. Осень чувствовалась и в Зеррикании. Год назад в горах под Каэр Морхеном водили хороводы у костров, а потом пошёл снег. Иорвет молчал, и видно было, что мыслями он где-то очень далеко, не здесь. — Как эльфы празднуют Велен? — спросила я. — Открывают молодое вино, едят, если найдётся, что поесть, — он усмехнулся. — Велен — порог, а порог — это место, где можно оглянуться назад и где можно смотреть вперёд. В Велен мы вспоминаем тех, кто ушёл, по кому скучаем — это про прошлое. И признаемся в любви — это про будущее. Я не обернулась на него, не оторвала взгляда от огня. Мы молчали, а потом он шевельнулся и потянул меня за руку к себе на колени. Я обвила руками его шею, спрятала лицо. За последние несколько дней случилось столько всего — волшебный остров, смерть Рэи, дракон, чародеи, а главное, случился он — Иорвет, что я совершенно забыла о том, что у нас, как обычно, всё ненастоящее, о нашем с ним договоре. Но руки, обнимающие меня, были настоящими, и настоящими были пульсация и биение в ямке над ключицей, которые я чувствовала, прижавшись к нему губами. — Ты скучаешь по своим? — тихо спросила я. — Здесь я будто потерялся в безвременье, — ответил он, — а там сейчас идут дожди. *** — Розы недостаточно хороши для неё, — сказал Борх, поднявшись с колен. На могиле Рэи россыпью лежали срезанные им у бассейна цветы. — Когда я вернусь сюда, то придумаю что-нибудь получше. Этот остров — прекрасное место, чтобы скрыться от всего мира. Взрытая земля уплотнилась, осела, и я непонимающе смотрела на могилу, как будто в первый раз её видела. Велен — время оглянуться назад, и я скучала по живой Рэе, по её хохоту и грубому голосу. Сама того не подозревая, зерриканка пустила корни в моё нутро, и этот прямоугольник свежей земли, похожий на грядку, вызывал во мне ярость. За спиной прошелестело, будто взмахнули опахалом. — Да, роз недостаточно, — сказал Виллентретенмерт, прыжком поднялся в воздух и, расправив крылья, приземлился около трупа костеца. Обернул к нам сияющую золотую морду. — Нужен салют. Огонь из его пасти жарил гниющее мясо, как напалмом. С шипением повалил чёрный дым. «Прощай, Рэя», — думала я, и тушу охватило пламя, взвившееся до небес. *** Когда мы покинули остров и добрались до чародейского лагеря, около трупов уже хозяйничала стая гиен. Почуяв нас, гиены отбежали на безопасное расстояние и ходили кругами, хрипло тявкая и выжидая, пока мы уйдём. В загоне блеяли напуганные осиротевшие овцы. Иорвет с Борхом забили нескольких кур, мы вывели из конюшни лошадей и оседлали троих. — Лошадей заберём с собой, они не в ответе за своих хозяев, — скомандовал Три Галки. — Овцы тоже не в ответе, но их мы забирать не будем, — сказал Иорвет. — Я приведу им других хозяев, — ответил Три Галки. — Жизнь песчаников трудна, и отара овец к зиме не будет лишней… Ветер бил в лицо, далеко позади горел лагерь чародеев. За мчащимся табуном лошадей, как паровозный дым, клубилась степная пыль. Иорвет спешил, пришпоривая вороного жеребца, мимо промелькнули холмики подземной деревни песчаников, и их часовые даже не успели поднести к губам духовые трубки. На всем скаку Борх спрыгнул с седла, в полёте обратился в стрижа и, сделав фигуру высшего пилотажа, взмыл в небо. Мы меняли лошадей после каждой остановки и неслись дальше. Вечером первого дня Борх объявил, что слишком стар для подобных увеселений и что он будет ждать нас на берегу реки Иргис, правом притоке Алтинина, вдоль которого нам предстояло добраться до столицы. — Такими темпами вы будете там через день, — сказал он. — Я найду вас. Утром он улетел, обратившись птицей, а мы продолжили гонку. Пустыня осталась позади, сухая трава набрала сочности, и во все стороны от горизонта до горизонта расстилалась зелёная степь, по которой ветер гнал, как морскую пену, белоснежные волны из пушистых ковыльных метёлок. Тут и там из ковыля выглядывали и стояли с поникшей головой долговязые фиолетовые цветы шалфея, а днём прогретый воздух одуряюще и терпко пах горькой полынью. От её запаха, от скорости, от скачки, от ветра и, главное, от любви меня штормило и больше всего на свете хотелось, чтобы наше путешествие не заканчивалось никогда. Теперь, когда мы не стояли на месте, а мчались вперёд, хандра Иорвета улетучилась, и на лице всё чаще расцветала та самая улыбка, которая пьянила меня не хуже порции крепкого алкоголя. К вечеру второго дня на горизонте появились лесистые холмы. Мы встали на ночёвку у островка из вязов, сгрудившихся вокруг родника. Стреноженные лошади паслись неподалёку. Однажды вспомнив о нашем договоре, я уже не могла забыть о нём. По молчаливому согласию мы не говорили о любви — мы её делали, и, за исключением слов, то, что происходило между нами, на мой взгляд ничем не отличалось от любви. Что договор значил для самого Иорвета, я не понимала и не спрашивала его об этом. Единственное, что я знала точно, что сама я попала безнадёжно, как муха в варенье, но в эйфории путешествия это не печалило и не пугало меня, напротив — мне было мало. Степные кузнечики оглушительно стрекотали до заката, но как только солнце скрылось в траве, наступила тишина. — Смешные всё-таки у тебя уши, — сказала я, проводя пальцами по кромке уха эльфа вверх до непривычного угла и вниз, а потом опять вверх. — Вообще-то у тебя, — засмеялся он. — Мне нравится, когда ты смеёшься, — я привстала с руки Иорвета, заглянула ему в лицо. — А мне ты нравишься, — он опять улыбнулся. — Смотри не влюбись! — пошутила я прежде, чем успела подумать. — Я держу себя в руках, — сказал он и притянул меня к груди. — Очень хорошо, — ответила я, выкидывая размышления о сложных материях из головы. — Дай и мне подержать… *** С высокого лесистого правого берега открывался вид на извилистую, слепящую холодными искрами реку. Ниже по течению, там, где река вкатывалась на повороте в обрыв, берег уходил высоченной горой наверх, а потом река изгибалась в другую сторону, и над излучиной поднимался дым костров. Лес шелестел на ветру, и в его шёпот вплетались разнотонные гудящие звуки, будто кто-то дул в горлышки бутылок. Я долго не могла понять источник этих звуков, пока не заметила, что их издавали встречающиеся между вязами и густым орешником тонкие и прямые, как струна, деревья с узкими ланцетными листьями и гладкими стволами, на которых кое-где встречались круглые, как у флейты, отверстия. На стук палкой ствол отозвался звонко, словно был полым, а медальон предупреждающе дрогнул. Иорвет выбрал место для стоянки на поляне у подножья горы, рассудив, что гора скроет дым на