мля уплотнилась, осела, и я непонимающе смотрела на могилу, как будто в первый раз её видела. Велен — время оглянуться назад, и я скучала по живой Рэе, по её хохоту и грубому голосу. Сама того не подозревая, зерриканка пустила корни в моё нутро, и этот прямоугольник свежей земли, похожий на грядку, вызывал во мне ярость. За спиной прошелестело, будто взмахнули опахалом. — Да, роз недостаточно, — сказал Виллентретенмерт, прыжком поднялся в воздух и, расправив крылья, приземлился около трупа костеца. Обернул к нам сияющую золотую морду. — Нужен салют. Огонь из его пасти жарил гниющее мясо, как напалмом. С шипением повалил чёрный дым. «Прощай, Рэя», — думала я, и тушу охватило пламя, взвившееся до небес. *** Когда мы покинули остров и добрались до чародейского лагеря, около трупов уже хозяйничала стая гиен. Почуяв нас, гиены отбежали на безопасное расстояние и ходили кругами, хрипло тявкая и выжидая, пока мы уйдём. В загоне блеяли напуганные осиротевшие овцы. Иорвет с Борхом забили нескольких кур, мы вывели из конюшни лошадей и оседлали троих. — Лошадей заберём с собой, они не в ответе за своих хозяев, — скомандовал Три Галки. — Овцы тоже не в ответе, но их мы забирать не будем, — сказал Иорвет. — Я приведу им других хозяев, — ответил Три Галки. — Жизнь песчаников трудна, и отара овец к зиме не будет лишней… Ветер бил в лицо, далеко позади горел лагерь чародеев. За мчащимся табуном лошадей, как паровозный дым, клубилась степная пыль. Иорвет спешил, пришпоривая вороного жеребца, мимо промелькнули холмики подземной деревни песчаников, и их часовые даже не успели поднести к губам духовые трубки. На всем скаку Борх спрыгнул с седла, в полёте обратился в стрижа и, сделав фигуру высшего пилотажа, взмыл в небо. Мы меняли лошадей после каждой остановки и неслись дальше. Вечером первого дня Борх объявил, что слишком стар для подобных увеселений и что он будет ждать нас на берегу реки Иргис, правом притоке Алтинина, вдоль которого нам предстояло добраться до столицы. — Такими темпами вы будете там через день, — сказал он. — Я найду вас. Утром он улетел, обратившись птицей, а мы продолжили гонку. Пустыня осталась позади, сухая трава набрала сочности, и во все стороны от горизонта до горизонта расстилалась зелёная степь, по которой ветер гнал, как морскую пену, белоснежные волны из пушистых ковыльных метёлок. Тут и там из ковыля выглядывали и стояли с поникшей головой долговязые фиолетовые цветы шалфея, а днём прогретый воздух одуряюще и терпко пах горькой полынью. От её запаха, от скорости, от скачки, от ветра и, главное, от любви меня штормило и больше всего на свете хотелось, чтобы наше путешествие не заканчивалось никогда. Теперь, когда мы не стояли на месте, а мчались вперёд, хандра Иорвета улетучилась, и на лице всё чаще расцветала та самая улыбка, которая пьянила меня не хуже порции крепкого алкоголя. К вечеру второго дня на горизонте появились лесистые холмы. Мы встали на ночёвку у островка из вязов, сгрудившихся вокруг родника. Стреноженные лошади паслись неподалёку. Однажды вспомнив о нашем договоре, я уже не могла забыть о нём. По молчаливому согласию мы не говорили о любви — мы её делали, и, за исключением слов, то, что происходило между нами, на мой взгляд ничем не отличалось от любви. Что договор значил для самого Иорвета, я не понимала и не спрашивала его об этом. Единственное, что я знала точно, что сама я попала безнадёжно, как муха в варенье, но в эйфории путешествия это не печалило и не пугало меня, напротив — мне было мало. Степные кузнечики оглушительно стрекотали до заката, но как только солнце скрылось в траве, наступила тишина. — Смешные всё-таки у тебя уши, — сказала я, проводя пальцами по кромке уха эльфа вверх до непривычного угла и вниз, а потом опять вверх. — Вообще-то у тебя, — засмеялся он. — Мне нравится, когда ты смеёшься, — я привстала с руки Иорвета, заглянула ему в лицо. — А мне ты нравишься, — он опять улыбнулся. — Смотри не влюбись! — пошутила я прежде, чем успела подумать. — Я держу себя в руках, — сказал он и притянул меня к груди. — Очень хорошо, — ответила я, выкидывая размышления о сложных материях из головы. — Дай и мне подержать… *** С высокого лесистого правого берега открывался вид на извилистую, слепящую холодными искрами реку. Ниже по течению, там, где река вкатывалась на повороте в обрыв, берег уходил высоченной горой наверх, а потом река изгибалась в другую сторону, и над излучиной поднимался дым костров. Лес шелестел на ветру, и в его шёпот вплетались разнотонные гудящие звуки, будто кто-то дул в горлышки бутылок. Я долго не могла понять источник этих звуков, пока не заметила, что их издавали встречающиеся между вязами и густым орешником тонкие и прямые, как струна, деревья с узкими ланцетными листьями и гладкими стволами, на которых кое-где встречались круглые, как у флейты, отверстия. На стук палкой ствол отозвался звонко, словно был полым, а медальон предупреждающе дрогнул. Иорвет выбрал место для стоянки на поляне у подножья горы, рассудив, что гора скроет дым нашего костра от раскинувшегося ниже по течению лагеря. Судя по всему, там остановилось кочевое племя: на левом берегу, низком и травянистом, паслось бесконечное стадо буйволов. Мы опять вышли на берег. Расстелив на земле карту, я пыталась сопоставить изгибы реки, чтобы понять наше местоположение, а Иорвет вглядывался в небо. — Летит, — наконец, сказал он. С вышины сужающимися кругами спланировал на распростёртых крыльях гигантский беркут, сияя золотистыми перьями на хвосте. Я усмехнулась — Борх не упускал случая произвести эффект своим появлением. Через миг он уже стоял рядом с нами, обратившись, как обычно, мгновенно, неуловимо для глаз. — Я ожидал вас к закату, но вы превзошли мои ожидания, — сказал он, отряхивая кафтан. — Меня мучает вопрос… — сказала я, повернувшись к нему. — Откуда берётся одежда, когда ты превращаешься? Он рассмеялся было, а потом осёкся и застыл с озадаченным выражением на лице: — Никогда не думал об этом. Одежда появляется сама и именно та, которая мне нужна, — ответил он и сердито добавил: — Но теперь, когда ты спросила, я буду об этом думать, и кто знает, что за одежда появится на мне в следующий раз! Борх подошёл к обрыву и вместе с Иорветом стал оглядывать местность. — Шийенны, кочевники, — он показал на становище ниже по течению. — В переводе с зерриканского их племя зовётся люди-буйволы. Каждый год в дни осеннего равноденствия они обосновываются тут на великий праздник поклонения огню и осенних свадеб. Какая удача, что мы успели добраться сюда именно сейчас! Нынче никто уж не празднует приход осени так страстно, так по-животному неистово и искренне, как эти огнепоклонники. Я покажу вам Зерриканию во всей красе! Нам надо перенести лагерь поближе к ним. — Огнепоклонники… — протянул Иорвет. — Мы останемся тут. — Но как же так?! — Борх опешил. — Танцы, бубны, еда! Буйвол, фаршированный барашком, который фарширован курицей, а та в свою очередь яйцом… — А внутри яйца иголка? — съязвил Иорвет. — Мы уже были почётными гостями на празднике огнепоклонников из Зеррикании, нам хватило… — Вот она! — воскликнула я, найдя, наконец, нашу излучину на карте. — Тут даже гора эта подписана, только я не могу прочитать название. — Там написано Алханни — гора поющего леса, — сказал Борх. — Я же не просто так назначил тут встречу — хотел показать вам красивейшие места нашей страны. Четыре раза в год духи леса поют… — Мы слышали, — встряла я. — Они гудят. — Да нет же! Они поют! — досадливо воскликнул Борх. — По ночам. В дни равноденствий и солнцестояний духи поют влюблённым, если чуют между ними настоящую любовь. Именно поэтому люди-буйволы приходят в эти леса праздновать свадьбы. А вы хотите пропустить такое зрелище… Даже когда спешишь по делу, не стоит пренебрегать шансом осмотреться вокруг. Эх… Он разочарованно махнул рукой и направился к нашей стоянке. Мы с Иорветом занялись лошадьми, а Борх сидел у костра, то и дело с надеждой поглядывая на нас. Через некоторое время, окончательно убедившись, что Иорвет не передумает, он поднялся. — Я всё-таки схожу на праздник, — решительно сказал он. — Я просто обязан увидеть этого буйвола на вертеле! Явно предпочитая полёты пешим прогулкам, он обернулся лесной пичугой и упорхнул. Мы закончили с лошадьми и уселись к костру. Ветер стих, и гудение деревьев едва слышалось, будто где-то далеко кто-то брал аккорды на органе. Со стороны реки приносило всплески рыб. Мы болтали об обыденном, которое в этом волшебном мире казалось чем-то вроде роскоши, доступной лишь избранным. Потом Иорвет вспоминал, как он собирал скоя’таэлей после Второй Северной Войны, рассказал, как в его отряде появились Мона с Роэлем, как белки осели в лесах под Флотзамом. — А что стало с Лоредо после того, как фактория перешла к Каэдвену? — спросила я. — Неужели этот гад так и сидит в комендантах? Иорвет едва заметно улыбнулся. — Висит, — ответил он. — Вернее, висел, вместе с товарищами, список которых передал мне Геральт. — Но как же тебе удалось это провернуть? — воскликнула я. — Белки же ушли из-под Флотзама, нелюдей выгнали из города. — Скоя'таэли и мирные жители ушли, а бордель Гарвены остался. Лоредо сильно просчитался, когда думал, что в военном городе сохранит своё влияние, — Иорвет усмехнулся. — А вот Гарвена своё только упрочила. Один из каэдвенских сержантов нашёл в борделе якобы оброненные Лоредо письма к реданцам, и через несколько дней военный трибунал приговорил коменданта с сообщниками к повешению за шпионаж. Вот и вся история. — И ты тут совершенно ни при чём? — я прищурилась. — Совершенно ни при чём, — кивнул Иорвет. — Лишь немного помог с формулировками писем… *** Борх вернулся незадолго до полуночи весёлый и навеселе. — Скажу я вам, что вы многое потеряли! — заявил он. — Глотание огня, танцевальные поединки, ритуальное сожжение… Увидев, что Иорвет поморщился, он быстро добавил: — Старой одежды и всякой рухляди. Весьма благоразумно для избавления от блох. А потом молодёжь ушла к реке, и что это было за зрелище! Шествие с факелами! В лагере остались одни старики, и я решил верну