ала? — спросил Иорвет. — Хранительницам. Спасли нас от чародеев, да только путь на ту сторону гор перекрыли. Поговаривают, что новый путь нашли, далеко на юге. Может, оно и к лучшему… много чего несли с дальних земель, что молодёжи не на пользу. Мой дед был бы рад. И я должен быть рад. Да только просит душа знать, как оно там, в большом мире. Странники вроде вас, бывало, арака выпьют, расскажут. Караваны из столицы ходили, купцы с товарами. А теперь мы сами по себе. Даже табак закончился. Иорвет отвязал с пояса кисет и пересыпал в тряпицу содержимое. Мауно радостно захлопал в ладоши, бережно и с поклоном принял дар. — Я вам подсоблю, дам письмо для Хранительниц. Суровые они, с письмом-то полегче будет. Из коридора высунулась любопытная морда тиля, перекрыв собой проход, послышались окрики и шлепки, и морда втянулась обратно. Тиллики расставляли плошки с едой. На крохотных блюдечках горками лежали поблёскивающие в свете мха надутые гусеницы, глянцево-жирные жуки с оторванными крыльями и подозрительные шарики слизи. Иорвет достал из сумки остатки змеиного шашлыка и выложил на поднос. Глаза Мауно заблестели, он ухватил кусок одной рукой, а другой подвинул нам тарелку с гусеницами. Я отпрянула, упёршись в монолитное плечо Иорвета, который, выразительно посмотрев на меня, протянул руку, по примеру старейшины сложил пальцы щепоткой и отправил в рот гусеничное угощение. Мауно одобрительно кивнул. — Я рад, что мой внук вернулся. А ведь сбежал, зараза такая, без спроса. Молод, слишком горяч. Ему бы ещё зим пять подождать, а туда же — жениться! В добрую пору вы рядом оказались. Мауно подмигнул. — Хочет в Совет Мудрых. Да только не знает ещё, что становиться мудрым — это больно. Вот я ему и помогаю. А уж как меня дед потчевал! Рука у него была тяжёлая, да и бил чем под руку придётся. Сейчас молодежь жиденькая пошла, чуть прикрикнешь, уж в слёзы. Но Тапио не таков. — Он храбро сражался и не сдавался пока мог, — сказал Иорвет. — Он молодец, язык ваш учил день и ночь, не то что другие охламоны, — с гордостью сказал старейшина. — Только вы ему не говорите, что я его хвалил. Зазнается, а ведь и так хвастун. Глупый совсем, однако без глупости не найдёшь опыта, а без опыта не достичь мудрости. Мауно захихикал, подмигнул мне. — Делайте глупости, пока молоды, вот моё слово. Замолчав, он покачал головой. — Моё время уходит. Юные хотят быть старейшинами, а не знают, что с ответственностью приходит старость. Сегодня он радуется когтям гарпий, на которые мы купим у песчаников новые чаги, — он показал рукой в сторону кувшина с водой у стены, — а завтра ветер переменится и песчаники разорят нашу деревню. Но это жизнь. Мне надо успеть научить его. Мой дед научил бы быстрее, да я так уже не могу. Он покачивался на табурете, смотрел сквозь нас. Усталость и тепло от тилликского самогона сморили меня, тесная нора успокаивающе обжимала, словно утроба. Мауно встрепенулся и начал расспрашивать Иорвета о Севере, а я отодвинулась вглубь, привалилась спиной к мшистой стене и слушала о королях и драконах, об эльфах и людях, о войне и так желанном мире. Иорвет отрабатывал долг гостя за обоих. Голоса сплелись в фоновый баюкающий шум, и я задремала. *** Я открыла глаза. Тусклый свет мха всё так же освещал нору, я лежала, воткнувшись лбом в колючую кирасу скоя’таэля, вместе с щитками и кольчугами подсунутую мне в изголовье, и на моём боку размеренно поднималась и опускалась тяжёлая рука Иорвета. Очень хотелось не шевелиться и оставить всё как есть навечно, но тело затекло, и нужда требовала своего. Я осторожно вылезла из-под руки — в комнате мы были одни — и, откинув люк специальной палкой, вставила ногу в верёвочную петлю и подтянулась наверх. Буря улеглась, пустыня сияла в лунном свете словно покрытая льдом, и по рукам и ногам побежали мурашки: снаружи было холодно, изо рта шёл пар. Я присела на камень и, радуясь простору, дышала всеми лёгкими, и глядела в бесконечное небо. Если прищуриться, то казалось, что на горизонте мелькали и разбегались огоньки. Ночной сверчок, потревоженный моим появлением, вновь запилил монотонную песню, в траве неподалёку зашуршали грызуны. Мир спал. Свернувшись в своих норах, спали гостеприимные подземные жители, спали их верные тили, и спал эльф, в наказание или в награду ставший мне самым близким человеком, вернее, эльфом в этом мире. Я вернулась обратно. Иорвет уже перевернулся на другой бок, и я втиснулась на своё место на шкуре, заметно сузившееся за время моего ухода. Пытаясь удобно уложить руку, которой никак не находилось места, я внутренне боролась с неумолимым завтра, которое так любило окатывать ледяным душем невозможного из ведра горькой правды жизни, и тёплым сейчас, где меня припёрли к стенке и где некуда было деть руку. Глупое сейчас победило, и я удобно пристроила локоть на бок спящего Иорвета. Он шевельнулся во сне, обхватил мою кисть ладонями и прижал к груди, намотав вокруг себя мою руку. Чёрт с ним, с завтра. Я уснула, уткнувшись носом в спину Иорвета и сжимая его в абсолютно дружеских объятиях. ПУСТЫНЯ КОРАТ. Бейся за меня Суровое завтра наступило — проснулась я, обнимая свою сумку с вещами. «Всё понятно», — прошептала я и отпихнула сумку. Тиллики снабдили нас запасом воды в дорогу, а Мауно вручил Иорвету записку из непонятных закорючек для Хранительниц и указал направление в сторону крепости — точно на юго-восток, если верить компасу. Последним подошёл попрощаться Тапио. Его невеста опасливо обогнула Иорвета по дуге, подбежала ко мне, сунула в руки надутый кожаный мешочек и тут же смущённо юркнула за спину жениха. — Мазь тиля, — важно сказал Тапио, — теперь солнце не ударит. Его круглое лицо расплылось в улыбке, и тиллики замахали вслед. И опять вокруг были пустыня, жара и нещадное солнце. Плечи, натёртые кольчугой, болели под тяжкими лямками сумки, живот свело от голода. Иорвет развил такой темп, что я не поспевала за ним. Он уходил далеко вперёд, потом ждал, переминаясь с ноги на ногу, но как только я приближалась на расстояние броска камня, разворачивался и опять кидался прочь. «Всё понятно, — повторила я и ударом сапога отправила подвернувшийся камешек в полёт, — получай по башке своим опытом за свою глупость!» Следуя логике Мауно, оставалось лишь подождать, пока опыт сконвертируется в мудрость, которая, несомненно, подсказала бы, что давно уже пора смириться с невозможным, думать о хорошем и просто наслаждаться туристической прогулкой по экзотической стране. К полудню я выдохлась и, в очередной раз нагнав Иорвета, бросила сумку на камни. — Привал! — крикнула я. Он направился ко мне и остановился на почтительном расстоянии, будто я была больна заразной болезнью. Похлопал по пустому кисету, недовольно сморщился. Я выпила воды, достала мазь от солнца и стала аккуратно обмазывать голую кожу между щитков на руках и ногах. — Я надеялся, что этот запах останется позади, в норе тилликов, — Иорвет посмотрел на меня тяжёлым взглядом. Он выбрал не лучший момент для подобных заявлений. Желания оправдываться, что запах у мази пропадёт, и объяснять, что иначе ему придётся нести меня на руках, не было. Я подняла голову. — Привыкнешь. А лучше просто держись от меня подальше, понятно? — Именно так я и собираюсь поступать. — Ну и иди, пустыня большая! — И на мили вокруг меня никого, кроме dh’oine, — ядовито сказал он и зашагал прочь. Костеря себя, Иорвета и весь белый свет, я завязала тугим узлом горлышко кожаного мешочка, взвалила сумку и поспешила за ним. Мазь пахла. Мудрость не приходила. *** Шаг-другой, шаг-другой. Постепенно внутренний монолог иссяк и мысли испарились, и не осталось ничего, кроме размеренного шага и перестука камней под ногами. Столько дней мы шли пешком, но только теперь, когда я шла одна, я поддалась чувству дороги, впала в медитативное состояние странника. Прошлое исчезло, будущего не было. Забылись цели нашего путешествия, и казалось, что главное — это двигаться, ставить одну ногу впереди другой и делать следующий шаг. Не раздумывать, не сомневаться, не ждать конца пути. Просто идти вперёд. И монотонная пустыня, в которой не за что было зацепиться взглядом, вдруг начала отвечать взаимностью: то мелькала в сколе камня ярко-красная причудливая жилка, то на дне ямки открывались сияющие на солнце кристаллы соли. Редкий ветерок взвивал вихри пыли, они возникали из ничего, обегали круг в танце и опадали. Спина эльфа маячила впереди на одном и том же расстоянии, и чудилось, что иду я на месте и только пустыня вокруг слегка меняет своё лицо. Однако, когда солнце начало клониться к западу, оказалось, что цепочку Огненных гор вместе с перевалом поглотила сизая дымка, а из низких облаков впереди сложились очертания далёкой крепости. Иорвет ждал. Его взгляд был обращен за мою спину, а рука лежала на рукояти меча. Я остановилась поодаль. Со стороны гор приближалось облако пыли. Мы молчали. И вот уже из пыли сложились силуэты четырех всадников. Люди. А так хорошо было идти! Иорвет вмиг преодолел зону отчуждения и встал рядом: — Ждём. Мечи не достаём. Кони загарцевали вокруг. Наездниками оказались женщины. Я невольно засмотрелась на них — это были те самые легендарные зерриканские воительницы, о которых я читала в книгах. Они хмурили смуглые лица, от уголков миндалевидных чуть раскосых глаз бежали к ушам синие полосы татуировок. Длинные волосы были убраны в высокие хвосты и заплетены в косы, тела закрывали короткие кольчуги, блики плясали на металле наручей. Атаманша резко крикнула что-то, кони остановились. Две зерриканки спрыгнули на землю, сабли напряжённо подрагивали в их руках. — Не двигаться! — охриплым голосом скомандовала главная, её рыжий конь задрал морду и фыркнул. Спешившиеся зерриканки ногами отпихнули наши сумки в сторону и склонились над ними. Как грубые таможенники, они вывернули нутро, и по камням покатились пузырьки с эликсирами, выпали доспехи и чистая рубашка. Рядом кучей валялись вещи Иорвета. Медноволосая зерриканка мускулистой рукой ухватила блокнот Умута, и в моё горло упёрлось остриё сабли. У шеи Иорвета держала лезвие совсем молоденькая девушка, однако она так свирепо сдв