тхожей ямы. В руке я сжимала крохотный ножик, который нам выдали к трапезе. — Воды у нас много, вперёд, vatt’ghern! — приободрил Иорвет. Я бросила на него максимально выразительный взгляд. — Ты следующий! — Когда накидаешь на дно достаточно земли, чтобы я мог встать и не утонуть, я продолжу, — нахально ответил он, подтащил охапку тростника, сел рядом на пол и достал из сапога не обнаруженный туземцами стилет. По словам Хонзы, нас должны были оставить в покое до рассвета, и только тогда должен был начаться ритуал. И в то время, пока жрец, переползший на свою лежанку, спал в беспамятстве, нежно обняв пустую бутылку, мы исследовали всю избу. Промасленные брусья стен, как и дверь из толстых досок, запертая снаружи на засов, не оставляли никакой надежды выбраться. В оконца едва пролезала боком голова, а пол был устлан плотно пригнанными досками. Последней надеждой на осуществление плана остался сортир с глубокими земляными стенками. Я бросила вниз охапку тростника со своей лежанки и с ножичком в руках полезла в зловонную жижу. ПУСТОШИ. Огненный бог — Проснись, vatt’ghern, пора, — во сне меня трясли, я отмахивалась и мгновенно засыпала опять, но они не отставали. Слой за слоем я выныривала из глубин сна, следуя за ощущением руки на плече, пока не осознала, что чувствую её наяву, и не попыталась продрать слипающиеся глаза. — Пора, — шёпотом повторил Иорвет. Через оконца пробивался первый утренний свет. Ещё ничего не соображая, я с силой растёрла уши и щёки, чтобы к голове прилило хоть сколько-то бодрящей живительной крови, и побрела к умывальнику. Со всеми вчерашними приготовлениями, отмыванием и заметанием следов спали мы не больше часа, и мне пришлось окунуть голову в ледяную воду, чтобы прийти в себя. Хонза храпел, разметавшись на лежанке. Иорвет стоял у окна. — Начинается, — тихо проговорил он. Я выглянула в соседнее оконце: в серой рассветной дымке по территории сновали мужчины-туземцы с тростниковыми связками в руках. Все связки они окунали во вместительную бочку со специально подготовленным горючим маслом и потом прилаживали к стенам бараков. Иорвет отпрянул от окна и дал мне знак сделать то же самое — к нашей хижине направлялись туземцы с тростником. Снаружи послышались тихие голоса и шорох. В сотый раз я проверила пояс с эликсирами, где оставила только необходимое для плана. Наши вещи, как и лук Иорвета и три стрелы, которые он изготовил из тростниковых стеблей с наконечниками из снятых с обеденных ножей лезвий, мы спрятали в вырытом лазе. — Ты точно уверен, что не хочешь принять эликсир до ритуала? — переспросила я. — Нет смысла попусту его расходовать. Действуем по плану. Мы опять заняли наблюдательные посты. Строения уже были подготовлены к воссоединению с богом огня, теперь же мужчины сооружали перед нашей хижиной высокий постамент. — Трон у тебя будет королевский, — сказала я. — Вот уж большая честь, всю жизнь мечтал, — прошептал Иорвет. — На каждом троне сидит просто arse и не более того. *Задница* Туземцы закрепили поверх стога, связанного из тростниковых снопов, явно конфискованный крепкий стул с высокой спинкой, и щедро пролили всю конструкцию маслом. — Чем выше трон, тем ближе к эшафоту. Народная мудрость! — на меня пахнуло крепким перегаром. Хонза незаметно подобрался сзади и выглядывал в окно из-за моей спины. Лицо жреца было помято, и он держался обеими руками за голову, будто боялся, что она укатится. — Найду-ка, что у меня ещё осталось. На трезвяк здороваться с Тукаитауа я не намерен. Он опять нырнул в чрево своего матраса. — Да вы бы не рыпались, всё бесполезно, — хриплым голосом посоветовал он, трясущимися руками откупоривая очередную бутылку. — Когда попробуете отвар лозы духов из леса аминорнов, единственное, чего будет хотеться — это лететь на встречу с богом. С удивлением я смотрела на Хонзу и никак не могла поверить, что такой прохвост, как он, смирился и не собирается прилагать усилий для спасения. Однако маски больше не сменялись на его смурном лице, он был тих и пришиблен. — У нас другие планы, — буркнул Иорвет. Мужчины закончили работу и расселись вокруг сооружённого трона. Перед ними опустились на землю братья-вожди и затянули песню. — Икаро — песня, открывающая врата неба, — просипел со своей лежанки Хонза. Голоса вождей слились в унисон, потом разделились, чтобы сойтись вновь. Один за другим к напеву присоединялись туземцы, и скоро показалось, что от резонирующей мелодии дрожит воздух. Мужчины передавали друг другу черпаки с маслом из той же бочки, где вымачивали тростник, щедро поливали головы, втирали масло в кожу. Братья поднялись, не прекращая петь, и начали накладывать на лбы паствы полосы из чёрной краски, окуная пальцы в подвешенные на груди плошки. Песня стала едва различимой, превратившись в низкое гудение — из женского барака вереницей выходили туземки. Передние (прямые, как на картинках про правильную осанку) несли на макушках пузатые глиняные кувшины и подносы с посудой. Высокие женские голоса постепенно вплетались в ткань мелодии. Меж обнаженных грудей у каждой женщины висела такая же, как у вождей, плошка с краской, и, расставив на земле поклажу, они разошлись по рядам сидящих мужчин, рисуя тонкими палочками на смуглых лицах узоры из завитушек. Закончив работу, каждая по примеру мужчин омывала себя маслом, потом шла к одному из вождей, и тот рисовал ей пальцем вертикальную черту на грудине и чёрную полосу на лбу. Большинство женщин расселось среди мужчин, и все они начали передавать по кругу кувшины и чашки. Как и говорил Хонза, пришло время для принятия отвара лозы духов. Песня сменилась бормотанием, сначала тихим, потом всё более возбуждённым, экстатическим. Лица обращались к небу, тела раскачивались, следуя внутреннему ритму. Один за другим туземцы входили в молитвенный транс. Троица туземок, оставшихся трезвыми, подошла к вождям. Я решила, что это самые любимые их жены — все трое были молодыми, статными, красивыми. Вожди любовно провели пальцами по их лицам, распустили туго сплетённые косы. Чёрные промасленные волосы упали на плечи женщин, закрыли грудь. Вожди, каждый за руку со своей женой, направились в сторону нашей хижины. Я выхватила пузырёк с отмеренной дозой Иволги пополам с Белым мёдом и выпила эликсир. Мы ждали их, выстроившись плечом к плечу перед алтарём. Меня мутило. Из груди Хонзы вырвался слабый стон, когда дверь отворилась, и делегация вошла. Не теряя времени, Каикуму прошагал ко мне, макнул большой палец в плошку с краской и с нажимом провёл по моему лбу. Один из братьев сделал то же самое для Хонзы. Женщины тем временем ласково раздевали Иорвета. Зелёный кафтан, кольчуга, кираса, красная повязка, рубашка полетели на пол. Лицо эльфа пошло пунцовыми пятнами, когда две туземки ловко стягивали с ног перехваченные крест-накрест ремнями чулки, а третья развязывала пояс штанов. Женщины оглаживали тело эльфа смоченными в масле руками, умасливали волосы, убирая их за уши и открывая лицо. Скоя'таэль едва сдерживал бешенство и сжимал зубы. На челюстях заходили желваки, когда он, обнажённый, предстал перед нами, и женщины стали выводить своими палочками узоры на его теле. Один из братьев подал тростниковую юбку, в которую облачили Иорвета, другие такие же юбки вожди повязали вокруг своих бёдер. Каикуму забормотал молитву, принял из рук брата чашки, и Тогонга разлил по ним вязкий бурый напиток. Хонза схватил свою чашку обеими руками и осушил до дна. Крепко сжав мой подбородок и сплющив губы, Каикуму залил напиток мне в рот, как в воронку, и не отпускал, пока я не проглотила горький травянисто-пряный отвар. Иорвет глубоко вздохнул и большими глотками выпил свою дозу. После этого отвар лозы духов приняли женщины вождей, но сами близнецы лишь пригубили напиток. Слова молитвы соединились с хором голосов снаружи. Женщины подхватили Иорвета под руки и повели к двери. Отвар уже начал действовать: сердце заколотилось, как бешеное, пульс зашкаливал. Я чувствовала, что на лбу выступили капли пота. Цвета стали яркими, запереливались радужными бензиновыми оттенками. Иорвет обернулся у выхода — зрачок его здорового глаза стал огромным и сам глаз казался чёрным, а из пустой глазницы светил, словно прожектором, яркий лазерный луч. От восхищения у меня перехватило дыхание — Иорвет выглядел божественным туземным киборгом. Его лицо преобразилось, стало далёким и надменным, будто он и правда шёл на трон, а не на стул, привязанный поверх тростниковой кучи. От эльфа ширилось сияние, просачивающееся теперь и сквозь округлые завитушки, нарисованные на теле. Голоса вождей и их жён стали восторженными — они тоже увидели этот свет. Дверь захлопнулась, оставив нас с Хонзой внутри, и снаружи раздался ликующий вопль — Мессия взошёл на престол. Я пошатнулась и схватилась за голову. Мне нужно было что-то сделать, но что? Хонза бухнулся на колени, его силуэт растягивался и сжимался; полы рясы развевались крупными, красивыми волнами, и я не могла оторвать глаз от их завораживающего плавного колебания. С усилием отвела взгляд и залипла на сонме портретов Иорвета, которые беззвучно, но явно недовольно что-то выговаривали мне и хмурили брови. Я ударила себя ладонью по щеке. В потолке хижины вспыхнуло яркое пятно, оно росло, из него струились и переливались лучи, и это было самое прекрасное и желанное, что я когда-либо видела. Вытянув руки, я ощутила, что падаю вверх, в этот сияющий свет. — Сейчас ты чувствуешь себя Алисой, падающей в кроличью нору, — сказал глубокий мягкий голос, и из света сплелось смутно угадываемое, но никак не распознаваемое прекрасное лицо. Я зависла в невесомости в ярком свету, ко мне протянулись две раскрытые ладони. — Это твой последний шанс, после этого нет пути назад. Примешь синюю таблетку — и сказке конец. Ты проснёшься в своей постели и поверишь, что это был сон. Выберешь красную таблетку, останешься в стране чудес, и я покажу, как глубока кроличья нора, — голос рассыпался ласковым смехом. — Все миры откроются тебе. Волшебный голос знал, чего я жаждала всегда — других миров, захватывающих приключений и невероятных путешествий, и он предлагал мне это. Я счастл