Здесь картина совершенно изменилась! Ничего чуждого, странного, только разгром привычного, знакомого! Местами это было полное опустошение, как будто здесь пронесся циклон, а в каких-нибудь ста шагах дальше виднелись совершенно нетронутые участки земли. Хорошенькие дома с опущенными шторами и закрытыми дверями, как будто их обитатели только временно покинули их или покоились еще сладким сном. Красной травы здесь было значительно меньше, и ее побеги не успели обвить стволы высоких деревьев, стоящих на лужайках.

Я обошел несколько садов в надежде найти что-нибудь съестное, обшарил также два покинутых дома, но напрасно! Очевидно, все, что было, обобрали еще до меня, так как замки на дверях оказались сломанными. Остаток дня я пролежал в кустах, так как мои ослабевшие силы не позволяли мне итти дальше.

За все это время я не встретил ни одного человека и не видел никаких признаков марсиан. Один раз мне попались по дороге две голодные собаки, но при виде меня они испуганно шарахнулись в сторону и убежали. Под Рогэмптоном я наткнулся на два человеческих скелета, — не трупа, а скелета, без всяких признаков мяса, — а немного дальше в лесу я увидел много сломанных разбросанных костей кошек и кроликов и череп овцы. Я их поднял, думая поглодать их, но там уже нечем было поживиться.

После заката солнца я побрел дальше, по дороге в Путнэй, где по всем признакам свирепствовал тепловой луч. В одном саду, за Рогэмптоном, я нашел много незрелого картофеля и заглушил им немного мой голод. Из этого сада открывался вид на реку и на Путнэй. В быстро надвигающихся сумерках местность эта имела безнадежно унылый вид. Черные, обгоревшие деревья, такие же черные и обгоревшие развалины стен, а по ту сторону холма — разлившаяся вода, вся красная от травы марсиан. И над всем этим — мертвая тишина. Невыразимое отчаяние овладело мною, когда я подумал, как быстро совершилась эта перемена!

Я был уверен, что все человечество уничтожено и что уцелел лишь я один… Около Путнэйского холма я опять увидел скелет, руки которого были оторваны и брошены в нескольких ярдах от тела.

По мере того как я шел дальше, я все больше убеждался в том, что истребление человечества, за исключением нескольких, случайно уцелевших, вроде меня, есть уже свершившийся факт, по крайней мере в Англии. Я предполагал, что, опустошив страну, марсиане ушли искать себе пропитания дальше. Может быть, они готовились сейчас разгромить Берлин или Париж или повернули на север?..

Эту ночь я провел в гостинице, на Путнэйском холме. Со дня моего бегства из Лизсерхеда я первый раз спал на постланной постели. Я не буду задерживаться описанием того, какого труда мне стоило попасть в этот дом, совершенно напрасного, как потом оказалось, так как наружная дверь была не на замке. Не буду описывать ни того, как я шарил по всем комнатам, отыскивая что-нибудь съестное, пока, наконец, уже отчаявшись в успехе, не нашел в одной комнате, повидимому, людской, обглоданной крысами корки хлеба и двух банок с ананасными консервами. Очевидно, этот дом был уже обыскан до меня, и все было взято. Позднее я нашел в буфете несколько сухарей и бутербродов. Бутерброды были уже несъедобны, но сухарей я не только поел всласть, но наполнил ими также мои карманы.

Я не зажигал огня, боясь привлечь внимание марсиан в том случае, если бы им вздумалось направиться в эту часть Лондона в поисках за пищей. Спать мне тоже не хотелось, и я все переходил от одного окна к другому, высматривая марсиан. Когда же я лег в постель, то вдруг почувствовал, что мысли мои начинают принимать последовательное течение, чего со мной не было со дня моей последней ссоры с викарием. Во все это промежуточное время мое душевное состояние было лишь быстрой сменой неясных ощущений, и все впечатления воспринимались мною бессознательно. Но этой ночью мой мозг, подкрепленный пищей, прояснился, и я снова приобрел способность мыслить логически.

Три главных пункта занимали теперь мои мысли. Убийство викария, местопребывание и деятельность марсиан и судьба моей жены. Первое не вызывало во мне ни чувства ужаса ни угрызений совести. Я принимал это как совершившийся факт, который навсегда оставил по себе тяжелое воспоминание — и только. Я считал себя тогда, как считаю и теперь, жертвой независящих от меня обстоятельств, которые постепенно привели меня к той развязке, к которой я неизбежно должен был прийти. Я не был достоин осуждения, и все же это воспоминание преследовало меня постоянно, неотступно…