Разговор с лечащим врачом был краток. Состояние стабильно тяжёлое. Готовим к шунтированию. Делаем всё возможное. О прогнозах говорить очень рано. Я и сама это понимала. Оставив свой контактный телефон, отправилась к маме домой и в аптеку, чтобы собрать по списку всё необходимое для выздоравливания и пребывание в больнице.

Помчалась к нам домой. Ну, как к нам. Я здесь не жила с первого курса универа. С тех пор, как съехала на квартиру к бабушке, поближе к ВУЗу. А в нашей трёшке осталась мама с братом Антоном, который был младше меня на восемь лет, и его женой Адой, которая очень даже

 

оправдывала своё имя, доводя маму до истерик разной интенсивности, от тихой вялотекущей до буйной с битьём посуды. И как бы эта красотка не поспособствовала развитию заболевания…

Я уже практически доехала до дома, когда раздался звонок телефона и на экране высветился незнакомый номер. Приняла вызов, сидя за рулём, а зря.

— Мира Андреевна, извините, это врач из реанимации, мы с вами разговаривали недавно,

— доктор замолчал. Я тоже не спешила спрашивать о причине звонка. Испугалась того, что могу услышать. До спазма в горле. До шума в ушах от зачастившего сердца. Чувствовала, как сердце в ненормальном галопе обрывается и стремительно летит куда-то вниз. И в раз пересохшее горло не дает спросить: что случилось? — Алло, Мира Андреевна, Вы меня слышите?

— Да… да, слышу. Говорите. Протолкнула нервный ком.

— Вашей маме резко стало хуже и она… — доктор на том конце провода замялся. — Вы сможете вернуться в больницу?

— Я… я сейчас. Я… быстро, — затормозила так резко, что раздался визг и запахло палёной резиной. Нарушая все правила дорожного движения, развернула машину по двойной сплошной полосе, благо ночная дорога была пуста.

Через полчаса я вошла в палату, где лежала мама. Бледная, холодная, неживая… Я опоздала. Не успела с ней проститься.

***

Стук капель дождя по чёрному зонту. Промозглая сырость пробирает до костей. Дорожки воды стекают по плащу, холодной ветер трепет одежду, словно хочет вырвать куски ткани, косые капли забиваются под зонт и смешиваются с моими слезами от потери дорогого мне человека. От пролитых слёз тяжело дышать. Судорожные всхлипы вырываются из горла. Дерут болью. Говорят, что не нужно плакать в таких местах, тогда душе легче уходить, но как же сложно не изливать свою боль.

Похороны были скромными. В непогоду на кладбище, чтобы проводить маму в последний путь, поехали только самые близкие родственники — я и брат, да ещё подруга, соседка Галина Ивановна.

 

Священник провёл причитающийся ритуал и пригласил попрощаться с усопшей, рабой Божией Людмилой. И мы попрощались

— тихо, без подвываний и бабских причитаний. Но на сердце было невыносимо тяжело. А заполнить пустоту в душе, которая разверзлась от утраты, невозможно ничем. Ну, может, только счастливыми воспоминаниями, потом, когда буду перелистывать семейный альбом.

Это была моя первая такая осознанная потеря. Своего отца я не помнила. Когда я училась в школе, бабушка по отцовской линии уехала к своей сестре в гости, там и померла, поэтому мне она запомнилась живой. Отец брата, второй муж матери, уехал на заработки уж лет десять как назад, да так там и остался. Хотя, нужно отдать ему должное, он продолжает и поныне финансово поддерживать брата с его семьёй.

Дождь усилился. Грянул гром, заставляя испуганно втянуть голову в плечи, словно это как-то могло помочь укрыться от ненастья. Гром осенью редок, но зловещи его раскаты. Казалось, небо прорвало, и оно плачет вместе с нами. Порывы ветра нещадно вырывали зонт из рук, выворачивая его наизнанку. Я сложила бесполезную вещь, да так и стояла под стеной холодной воды и смотрела, как уходит та, что была моим светом с рождения и до последнего дня.

— Прощай и прости… мама…

***

— Мира, — окликнул меня Антон из своего автомобиля, в котором он укрылся от непогоды, когда я усадила в такси Галину Ивановну, чтобы та быстрей добралась домой в тепло. А мне ещё предстояло уладить организационные дела с ритуальной службой. — Мне с тобой поговорить нужно.

— Антошка, давай позже, я промокла до последней нитки, — нервная дрожь смешивалась с ознобом, бившем меня так, что зуб на зуб не попадал.

— Нет, Мира, сядь ко мне в машину. Я печку включил.

Поговорим, заодно и погреешься.

Настойчивость брата вынудила меня уступить ему. И я села к нему в машину. — Что за разговор, который нельзя отложить? — недовольно пробурчала и хмуро посмотрела на Антона, не понимая такой настойчивости.

 

— Ты будешь претендовать на свою часть квартиры? — выпалил тот без предисловий.

Вопрос был не к месту и не ко времени. Я с раздражением уставилась на него, не понимая, почему именно сейчас, когда мы ещё на кладбище и даже не помянули мать по христианским традициям, Антон решил поднять эту тему. И снова озарение.

— Это Ада надоумила? — прищурившись, посмотрела на бегающие глаза братишки. — Решили ковать железо, пока горячо?