Идея с листьями оказалась провальной. И для такого вердикта мне даже не понадобились эксперименты. Достаточно было по пути к работному дому вспомнить, что сейчас зима. Листья появятся вместе со святым отцом, а сестра делала бумагу осенью, до которой еще больше полугода.

Но я весь вечер думала о том, что бумага — это реальный шанс разбогатеть, раз уж идею трусов пришлось почти подарить храму за возможность спать не в гробу, а на нормальной кровати, и возможность жить и зарабатывать не опасаясь костра инквизиции.

А на бумаге можно не только указы писать, но и рекламные листовки, буклеты, газеты, журналы, книги печатать, и… тут я просто подскочила на месте… На бумаге можно печатать деньги! У меня даже голова закружилась от открывающихся передо мной перспектив. К черту указюльки и книги, если я могу сразу печатать деньги! Я зажмурилась, представив, как в моих руках зашелестели бумажные купюры… очень много бумажных купюр… огромные стопки и стеллажи бумажных купюр… в животе забурчало, мне стало жарко, а воздух в легких вдруг закончился. Я закашлялась и только тогда вспомнила, что забыла о необходимости дышать от такой прекрасной и волнующей картины.

И между мной и огромными горами денег, причем это вовсе не метафора, стоял только рецепт бумаги. Ха! Да с такой мотивацией, я обязательно придумаю, как делать бумагу из чего-нибудь еще.

Я же помню, бумага — это целлюлоза, которую получают из…

— Василиса! — отвлек меня от раздумий крик бабки Пашки. Мы сидели за столом во дворе работного дома и торопились по быстрому проглотить моментально остывающую еду. Вернее, все торопились, а я невидяще уставилась в полную тарелку и думала о деньгах. И падающие с неба мелкие снежинки уже перестали таять, попадая на мою кашу. — Ты чего такая смурная-то? Случилось что?

— Нет, — мотнула я головой, — все в порядке. Просто аппетита что-то нет. — я обвела взглядом пожирающих ужин бомжиков. До культуры поведения за столом им было, как до Китая раком, но я уже привыкла. — Кто доест мою кашу?

Тарелка молниеносно опустела. Я даже не заметила, кто именно ее выскреб. И то, как бабка Пашка, озабоченно поджав губы, кивнула вопросительно глядевшей Варухе, тоже не заметила.

Все уже закончили ужинать и разошлись. А я все сидела и думала о деньгах, бумаге, целлюлозе и деревьях. И о том, как найти недостающие звенья в этой цепочке…

— Дитя мое, — святоша, наблюдавший за задумчивой мной долгие несколько минут, накинул мне на плечи свой тулуп, — ты совсем замерзла. Что случилось?

— Ничего, — буркнула я, поведя плечом, чтобы тулуп упал с меня прямо в снег. Ничего мне от этого святоши не нужно! Я же «какая-то купчиха»! Вот пусть свою ледю тулупами накрывает! — Все хорошо. Не беспокойтесь. Я же купчиха, — не смогла не ввернуть я, — подумаешь, заболею и помру. Мир только чище станет.

Рядом со святошей стояли, сверля меня взглядом, бабка Паша и Варуха. Предатели! Побежали гаду этому жаловаться.

— Василиса, — святоша со вздохом поднял тулуп, — прости, если я тебя невольно чем-то обидел. Ты самый удивительный человек, которого я встречал в своей жизни. И ты достойна уважения, потому что единственная из всего купечества думаешь о людях, а не о деньгах.

Я зарычала просто. Он явно надо мной издевается!

— Я думаю о деньгах! Вот прямо сейчас я думаю о деньгах! — заорала я, — да, я такая! Меркантильная и люблю деньги! И идите вы, — я хотела сказать к черту, но вовремя одумалась, — в храм, и оставьте меня в покое! Видеть вас не могу!

— Святоша-святоша… — укоризненно произнесла бабка Паша и недовольно покачала головой. А Варуха тяжело вздохнула…

Обиженная моя внутренняя женщина — это страшно. Я даже не пыталась остановить ее, когда раскричавшись, она разрыдалась и кинулась в работный дом. Рухнула ничком на постель и ревела, подвывая и кусая уголок подушки, чтобы вой не был таким уж громким… а моя основная ипостась с удивлением отмечала, что такой истерики у меня не случалось еще ни разу в жизни.

Успокаивала меня Варуха. Она гладила меня по голове и что-то шептала. А я сама не заметила, как выложила ей все свои обиды. На святошу за дурацкие слова. На леди Элеонору, за то, что ей повезло в жизни больше, чем мне. На деревья, которые никак не хотят превращаться в то, что мне нужно…

Я так и заснула, прижимаясь к Варухе, как к самому близкому человеку. А утром мне было страшно стыдно за тот концерт, который я устроила. Но это привело к совершенно неожиданному результату. Все вокруг стали вдруг такие предупредительные! И бомжики на работы ушли без привычного уже возмущения и ворчания. И Белава с утра расстаралась блинов напекла. И бабка Паша у меня ничего не спросила ни разу, хотя каждое утро дергала вопросами кого отправить на дежурство. И девочки-белошвейки как-то притихли и не щебетали о всяких пустяках, мешая мне сосредоточиться на главном.

Может быть не так уж и бесполезны подобные эмоциональные выбросы? Женщина знает, что делает. Ибо святоша всю службу смотрел на меня виновато, а потом сам подошел ко мне, выхватывая из толпы за локоток: