— Подожди, Василиса. Прости, я сам не знаю, что несу. Я не хотел тебя обидеть.

С этого дня все пошло как прежде. Хотя я не простила святошу сразу и еще несколько дней демонстративно отворачивалась, от чего он чувствовал себя виноватым, и был необычайно покладистым. Я даже получила у него разрешение на строительство бани… Вернее, бань… Общественных бань для всех горожан, у которых нет возможности помыться дома.

Ну, не зря же говорят, куй железо пока горячо. Вот я и ковала. Пока святоша не передумал, выбила у Светозара место для строительства, заключила договор с каменщиками на добычу и доставку камня для общественных бань. Большую часть расходов взял на себя храм.

Но храму по факту это не стоило ничего. Мои сшитые обереги сметали с прилавка быстрее, чем белошвейки успевали завязать последний узелок. И очередь желающих избавиться от кирки только росла. А я, как договаривались, жертвовала девяносто процентов прибыли. Это оказалось не так легко, но я напоминала себе про святого отца и политые маслом дровишки у меня под ногами.

13

Последний месяц зимы пролетел быстро. Я занималась подготовкой к строительству бань, контролировала уборку города и работу швейной мастерской.

Горожане очень быстро привыкли к тому, что бомжики убирают снег и поддерживают чистоту в городе. И хотя некоторые особо упорные негодяи все еще выкидывали мусор прямо на дороги, большинство жителей все же не считали за труд донести содержимое горшков до мусорных бочек и осуждали тех, кто этого не делает.

А к тому, что ночи теперь можно проводить с женой, а не в одиночестве, мужчины, пожалуй, привыкли гораздо быстрее, чем женщины. Да, спрос на обереги был такой огромный, что я наняла еще пару десятков женщин из тех, что умеют держать ножницы и иголку в руках, и сделала то, что до меня в этом мире никто не делал — организовала конвейерный пошив оберегов, разделив весь процесс на простейшие операции.

Первый цех занимался раскройкой. За счет того, что обереги держались на теле за счет крючков по бокам, кроить можно было почти без учета размеров. Их у меня стало всего три: большие, средние и маленькие.

Раскроенные детали попадали в первый швейный цех, где детали сшивались между собой. Второй швейный цех обрабатывал швы, а третий пришивал крючки и отглаживал обереги чугунными утюгами.

В каждом цехе операции делились еще мельче между сотрудницами. Например, при раскройке одна женщина гладила и складывала ткань в три слоя, вторая обводила детали углем по деревянным лекалам, третья вырезала, а четвертая раскладывала детали в стопки и уносила к швеям.

Такое разделение труда позволило шить огромное по местным меркам, конечно, количество достаточно качественного белья. Ведь теперь, не нужно было несколько лет учиться, чтобы досконально узнать весь процесс все от начала до конца. Достаточно выучить пару нюансов, чтобы стать специалистом в своем деле.

А четыре девочки-белошвейки, всего пару недель поработав по старинке, встали во главе цехов. Пятая, самая бойкая, занималась закупкой ткани, тесьмы и крючков. А продавцом я наняла Злату, молоденькую, но очень шуструю дочку, разорившегося купца. Того самого, у которого я и купила этот дом.

Общее руководство все еще было за мной, но я уже думала, что через пару месяцев, смогу поручить это кому-нибудь из своих девочек. Я ни на секунду не забывала, что мне с работы мастерской причитается всего десять процентов прибыли. А значит, в идеале, я не должна тратить на ее работу больше, чем пару часов в неделю. Пока у меня так не получалось, конечно, но зато я знала к чему мне стремиться.

А еще я терзала свою память «изобретением» бумаги. Я записала на пергаменте все, что смогла вспомнить про бумагу. О ее изготовлении и применении. Если бы я знала, как мне пригодиться идея двоюродной сестры, то я бы не мечтала скорее сбежать к друзьям, которые как раз в те дни нашли за гаражами, где мы тусили, ощенившуюся суку. И пока сестра изводила меня своей бумагой, я больше всего мечтала подержать в руках маленьких слепых щеночков. И вот их я помню совершенно четко и ясно. А про бумагу — только противный голос сестры и что-то тяжелое в руках. И потом как раз с этого тяжелого сестра и сняла толстый, грубый и желтоватый лист рыхлой бумаги. И положила под пресс. Его я тоже помню, потому что после этого мама отпустила меня на улицу.