А купец задерживался. Зима в этом году выдалась студеная, холода стояли такие, что деревья трещали, лопаясь от мороза. Мы с теткой Арешкой, каждый вечер выходили на крылечко и вглядывались в темноту: едут не едут? Тетка Арешка сильно тревожилась, и невольно ее тревога передалась мне. Я уже не думала о бумаге, я уже просто ждала дядьку Никамора, который помог мне в трудную минуту и стал очень близок.

Приехал он как водится поздно вечером, когда мы уже ложились спать. Я услышала шум во дворе и выглянула из спальни в одной ночной сорочке, и увидела только спину тетки Арешки, которая бежала к выходу, накинув шаль прямо поверх ночнушки.

— Приехали! — крикнула она, не оборачиваясь, и шмыгнула носом, — приехали!

Я подхватила свою шаль, огромную, если развернуть, то мне три раза с ног до головы обернуться хватит с моими-то габаритами, накинула на плечи, прикрывая спину, и помчалась вслед за теткой Арешкой.

Она уже была на крыльце, обнимала огромного в своем толстом тулупе дядьку Никамора и ревела в голос. У меня тоже на глазах слезы выступили. Не пропали, не сгинули, вернулись…

— Василиса, — тихий голос недомужа прозвучал как гром среди ясного неба, — Василисушка, родная, прости меня…

Я резко повернулась туда, откуда шел голос, но поворачивалась почему-то медленно-медленно. Как будто бы мое собственное время ускорилось со страшной силой, отчего очень быстро заколотилось сердце, выскакивая из груди, а горячая волна промчалась по телу, согревая меня в такой мороз. Мне стало жарко, как в хорошо протопленной бане.

— Василиса, — недомуж стоял у крыльца и смотрел на меня с виноватой улыбкой, — прости меня, дурака…

У меня перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и я впервые в жизни, как в самой глупой мелодраме свалилась в обморок. И хорошо. А то бы пришлось отвечать. Но я не знаю, что ему сказать. С одной стороны, я не готова простить его так просто. А с другой… мы, я и моя женщина, были бесконечно рады его видеть.

Я падала, но не упала. Златослав успел подхватить меня, и, придя в себя, я увидела его глаза. С пушистыми ресницами, теплым, любящим взглядом, черные, как самая темная ночь, и… любимые.

— Василиса, прости, любимая, — говорили они, а у меня почему-то резко высохли губы.

— Давайте в дом, святоша, — прогудел рядом дядька Никамор, разбивая стеклянную перегородку, отделившую нас от мира, — а то Васька вон сомлела, как бы не замерзла-то. Мороз-то, сам видел, какой. Лед на реке дыбом встает.

Я попыталась встать, но Златослав не дал. Он так и нес меня на руках, не отрывая взгляда от меня. И как только не споткнулся. А то бы шлепнулись вдвоем, дядьке Никамору полы продавили бы. Я вдруг представила, как со Златославом лежим в этом проломе… очень глубоком проломе… вдвоем… и больше никого… Только где-то далеко в яму заглядывают крошечные с булавочное ушко головы дядьки Никамора и тетки Арешки. Златослав обнимает меня крепко-крепко, а это так хорошо, что даже вылезать оттуда не хочется. Хотя я его еще не простила.

— Васька, — снова вмешался в мои мысли дядька Никамор, — хватит валяться! Мужик в дом пришел, устал с дороги, проголодался. Иди тетке Арешке помоги на кухне хлопотать. Потом миловаться будете.

Что за шовинистские замашки? Но с другой стороны, они же с дороги… устали… А с! третьей, я Златослава еще не простила, и может и не прощу вовсе! С четвертой — а может и прощу, но не сразу. С пятой, если бы это был не недомуж, а просто какой-нибудь гость дядьки Никамора, я бы помогла тетке Арешке без вопросов. С шестой…

Мысли заметались, это не ромашка даже, а кубик игральный. Как ни кидай, а семь шагов до финиша одним ходом не пройти.

— Пойду я, — сползла с рук недомужа, — помогу тетке Арешке. Вы же с дороги устали.

На кубике выпала двойка.

Мы с теткой Арешкой суетились на кухне, я нарезала хлеб и сыр, но думала все о том, что мне теперь делать? Как поступить? Больше всего я хотела разреветься и повиснуть на шее недомужа, как тетка Арешка на дядьке Никаморе. И чтобы Златослав обнимал меня крепко-крепко. А потом бы сидел за столом, жевал треклятую кашу и смотрел, не отрывая глаз. Он ведь всегда так делал, кроме того, последнего вечера. А потом бы обнял меня и поцеловал на пути к нашей спальне. Сладко и горячо. Нам с ним всегда было жарко вместе, даже утром зимой в доме с остывшей печкой.

Но если я его прощу сразу, он будет думать, что сможет снова поступить со мной так. Снова сказать, что собрался жениться на леди Элеоноре. А вдруг он уже женился?! Мысль пронеслась холодной волной от макушки до пяток, вымораживая все нутро. Я выронила нож и застыла.

— Васька? — встрепенулась тетка Арешка, — чего это с тобой? Ты чего истуканом замерла?

— Тетка Арешка, — я чуть не плача смотрела на нее, — что мне делать?

Я ничего не объясняла, но она все поняла. Оставила свою кашу, и обняла меня.

— Ты, дочка сердце свое слушай, но и головой думать не забывай. Любовь да обида в сердце живут, легко его обмануть речами сладкими, или наветом чужим. Да только на одной любви долго не проживешь. Потухнет огонек и всю жизнь маяться с чужим человеком будешь.