— Газета, — поправила я дядьку Никамора и улыбнулась Златославу, отвечая на его вопрос, — вчера первую ночь я работала, а теперь два раза в неделю буду. А если кого не устраивает жена купчиха, так я не навязываюсь. Выход вон там, — кивнула я в сторону двери. — А ежели устраивает, то и у меня условия будут. Коли сможешь про леди Элеонору забыть, так глядишь и сладится у нас с тобой совместная жизнь. А коль она сердцу твоему дорога и не можешь ты о ней не думать, то я сама с тобой быть не согласна. Не могу я Златослав второй быть. И даже первой не могу. Только единственной.

— Василиса, давай мы с тобой после обеда поговорим, наедине. — попытался замять разговор Златослав.

— Отчего же? — приподняла я бровки, — дядька Никамор и тетка Арешка мне как родные. Они меня в трудную минуту не бросили, руку помощи протянули. На правильный путь наставили. Прав ты, Златослав, не гожусь я в леди. Купчиха я. И нравится мне здесь, среди своих, тех, ко

го я понимаю, и кто меня с полуслова понимает.

— Хорошо, — вздохнул Златослав и положил ложку рядом с тарелкой, — скажи, недожена моя любимая, с чего ты взяла, что я на леди Элеоноре жениться решил?

— Ты сам сказал, — ответила я уверенно, — что-то а твои слова «думаю предложение леди Элеоноре сделать» я очень хорошо помню. До сих пор слышу.

— Э-э-э, — глазки недомужа забегали, а скулы порозовели, — если я сказал я такое, то только в сердцах. Да, если бы мне леди Элеонора нужна была, Василиса, я бы на ней давно женился. Это она за меня замуж хотела, а мне другая люба, — и уточнил вовремя, — ты, Василисушка.

— В сердцах?! — возмутилась я, — в каких таких сердцах?! Да ты спокоен, как удав, был!

— Удав? — хором переспросили Златослав, дядька Никамор и тетка Арешка.

— Змея такая, — рыкнула я, — которая жертву свою обвивает и душит, молча прямо в глаза глядя. И ты так же, душил меня словами своими, а сам спокойно кашу жрал! А когда я сбежала, даже вдогонку не кинулся! И забыл меня совсем, пока дядька Никамор за тобой не приехал! А ежели не поехал бы он в Летинск, так и вовсе я бы тебе не нужна была!

Я снова кричала, выпрыгнув из-за стола и размахивая руками, не в силах сдерживаться. Только в этот раз еще слезы лились градом. Так больно мне было, что и слов сказать нет. Сердце железом каленым жгло. Душу наизнанку по живому выворачивало.

А недомуж мой негодяйский, со стульчика своего вскочил, ко мне подлетел, да обнял меня. К себе прижал, крепко-крепко.

Нет, я вырваться пыталась, конечно же. Визжала, руками-ногами билась. Да только ему все ни по чем было. Обнимал меня Златослав, по спине поглаживал, да слова ласковые на ушко шептал… наши… те самые, от которых сердце у меня заходилось, и внутри все от счастья сжималось в клубочек маленький.

И от слов этих ярость моя уменьшалась… съеживалась… пока совсем не исчезла. И плакала я теперь совсем по-другому. Не от обиды, а от облегчения. И недомужа любимого обнимала в ответ. Крепко-крепко.

А он на руки меня подхватил да понес из столовой в спальню. Мириться.

Только и успела услышать я, как дядька Никамор вздохнул с восхищением:

— Ох, и горяча баба-то! Был бы помоложе, сам бы на Ваське женился… ой! — воскликнул он потирая затылок. Это ему от тетки Арешки прилетело. Полотенцем.

— Ишь что удумал, — ворчала она, — женился бы он… сиди уже, пень старый.

— Чего это старый-то? — обиделся дядька Никамор, обхватил супружницу свою за талию, да одним рывком со стула к себе на колени перекинул. — Я еще ого-го-го!

25

Утром я проснулась счастливой. С наслаждением потянулась, чувствуя сладкую истому во всем теле. Еще бы, хихикнула я, Златослав всю ноченьку старался, грехи свои замаливал. И так любил, так любил! Я криком кричала, в его руках как воск плавилась. И простила.

Дуры мы бабы. За любовь и ласку нежную многое простить готовы. Но не все, ох, и не все! И зря недомуж мой любимый надеется, что забыла я про разговор наш неоконченный. Ну, уж нет! Такое из памяти одной ноченькой не вытравишь. Тем более, помимо наших с ним отношений, я и о деле поговорить хотела. И пусть только попробует сказать, что про трон княжеский он тоже в сердцах молвил. Вот не поверю. Ни за что! И не прощу, ежели недомуж и на этой моей слабости сыграть пытался.

Моими чувствами я ему забавляться не позволю, но простить, коли хорошо просить будет, смогу. А дела важные в бирюльки превращать — нет, такое я даже самому любимому мужчине никогда не прощу.

Даже если он сопит рядом так мило, что хочется обнять да под бочок нырнуть, от холода спрятаться. Печь-то еще не топлена, зябко в доме.

Даже если сердце ходуном ходит, когда он глаза открывает и улыбается, меня увидев, и лапищами своими к себе тащит.