страх сменяется изумлением, а затем – восхищением, почти влюблённостью. Она так смотрит на

меня, словно желает расцеловать. Вместо поцелуев она падает на колени:

– Повелительница вестников, какая честь, какая честь!

Сама бы я хотела знать, какая именно это честь.

***

Сбивчивые объяснения Шух проясняют немногое: сидящее на мне существо вроде как вестник

Бездны, управлять ими может далеко не каждый. А раз оно сидит на мне, значит, я им управляю,

значит, мне большое уважение и почитание.

Поэтому Шух, не сводя влюблённого взгляда с глазок на стебельках, моет меня магией, сушит тоже

ей. Волосы от короткого прикосновения укладываются в сложную плетёную причёску.

С шёлково-кружевным бельём и чулками на поясе со старинными застёжками я кое-как разбираюсь

сама, но с мягким корсажем и тяжёлым шёлковым платьем синего цвета снова помогает Шух. Она в

восторге от того, как глазастик растекается по коже, незаметно прячась под платьем.

Туфли со шнуровкой на меня тоже надевает Шух. А вот серьги со своих скромных гвоздиков на

выданные золотые капли меняю сама. И подкрашиваюсь тоже сама, хотя их палочки и кисточки

неудобнее земных. Да и возиться с маленьким зеркалом тоже несподручно после мира, в котором

метровые зеркала – обыденность.

Платье сильно шелестит. Посмотреть бы на себя в полный рост в образе леди позапрошлого века…

но пока меня ведут к отцу, не попадается ни одного зеркала.

Проводив меня на этаж ниже, Шух указывает на дальнюю дверь:

– Кабинет там, леди. – Улыбается. – Пусть удача сопутствует всем нам, и скорее наступит

беззвёздная ночь свободной силы.

Не знаю я, как отвечать на их пароли, поэтому просто киваю и улыбаюсь в ответ.

Крадусь к кабинету, прислушиваясь, но голосов оттуда не доносится. Я открываю дверь, и на меня

обрушивается бодрый голос:

– …не достанешь, барон Дарион из Академии медвежьего носа не показывает, – брюнет в шёлковой

тройке осекается.

Зеркалом, оценившим меня в образе леди, становится не стекляшка с серебряным покрытием, а

восхищённый взгляд этого брюнета. Судя по всему, образ мне идёт.

Эх, тут что-то обсуждали, надо было под дверью подольше постоять, вдруг бы услышала что-нибудь

полезное.

– Леди Витория, – брюнет, обогнув стоящего спиной ко входу высокого блондинистого аристократа,

ухватывает меня за руку, прижимается губами к тыльной стороне ладони, слегка щекоча её

аккуратной бородкой и усами. – Эрмил Хаст, счастлив знакомству! Это большая честь.

Этот холёный мужчина не сводит с меня взгляда больших тёмных глаз. Кудрявые волосы зачёсаны

волосок к волоску, влажно поблескивают. Не сказать, что он писаный красавец, но есть в нём что-то

чертовски привлекательное. И совершенно невозможно понять, какого он возраста: может быть

тридцать, а может и все сорок.

Блондинистый аристократ разворачивается – и это мой отец. В сюртуке с вышивкой и шейным

платком с булавкой он выглядит помпезно, и это идёт холодному, точёному лицу без единого

изъяна. Вместе с одеждой в осанке и взгляде отца появляется царственная величественность. Образ

аристократа ему как родной. Так и зудит спросить, он случаем не благородных кровей будет, но я

улыбаюсь Эрмилу.

– Мне тоже приятно.

– Если бы знал, что вы столь прекрасны… Эх, если бы я знал, – он очерчивает меня рукой. – Я бы

устроил все дела так, чтобы лично сопроводить вас до места, чудеснейшее сокровище. Счастлив

ваш отец: ради такой прелестной дочери можно просидеть в другом мире хоть столетие.

– Боюсь, отец предпочёл бы сына.

– Глупости, дочери – вот истинные сокровища отцов: вы можете переворачивать мир одним

мизинчиком, улыбкой, взглядом, а мы, мужчины, ради самых ничтожных результатов должны

вручную сворачивать горы. Нет-нет, дочери – это великая радость.

Так, кажется, он очарован или только делает вид. Наверняка он знает больше суетливой Шух. Я

одариваю Эрмила самой милой улыбкой, и восхищения в его взгляде прибавляется. Возможно, с

него удастся стрясти полезную информацию…

– Нам пора, – отец решительно подхватывает меня под локоть. – Надо успеть до операции.

– Какой операции? – с надеждой оглядываюсь на Эрмила.

Он улыбается:

– Собираемся напомнить нашим врагам, что сила за нами.

Теперь смотрю на отца: он хмурится, тонкие губы поджаты. Но что ему не нравится: эта

планируемая операция или то, что я упёрлась и не иду?

– Витория, – интонации его голоса напоминают, как он в машине пообещал ударить, если

попытаюсь сбежать.

Выдохнув, разворачиваюсь к двери и выхожу следом за ним. Тягает меня, как телёнка на верёвочке.

Надо с этим что-то делать.

Платье шелестит непривычно громко, звонко стучат по каменным плитам каблуки. В этом шуме не